Книга называемая Новый летописец
226. О приходе под Троицкий монастырь князя Михаила Васильевича и о побоище Сапеги в Дмитрове.
Боярин князь Михаил Васильевич из Слободы пошел в Троицкий монастырь, и пришел в Троицкий монастырь. Архимандрит же и братия его встретили. Он же встал в Троицком монастыре, а в Дмитров послал боярина князя Ивана Семеновича Куракина с ратными людьми. Князь Иван же пришел под Дмитров. Литовские люди же его встретили. И был сильный бой между ними, и, по милости Божией, литовских людей побили и Дмитров взяли.

227. О посылке [князя Ивана Хованского] к немецким людям.
Послал князь Михаил Васильевич из Слободы князя Ивана Андреевича Хованского к немецким людям. Князь Иван же сошелся с немецкими людьми, с воеводой Ивелгором, под Старицей, и Старицу взяли, а из-под Старицы пошли под Ржеву; и, придя, Ржеву взяли, а из-под Ржевы пошли под Белую. И был под Белой бой сильный, и села Белая в осаде. Они же от Белой пошли прочь, а пошли из-за того, что немцы францужени начали изменять, отъезжать к Литве.

228. Об отходе литовских людей от Москвы и о владыке тверском.
Гетман же Ружинский и русские воры, стоя под Москвой, услышали, что князь Михаил Васильевич пришел к Троице, а князь Иван Семенович Куракин литовских людей, что [были] в Дмитрове, побил, начали мыслить, как бы им отойти от Москвы прочь.

В то же время побежал к Москве из Тушина тверской архиепископ Феоктист, и его же убили на дороге, а литовские люди и русские воры от Москвы пошли прочь с великим страхом, а иные русские люди разошлись по городам, а иные к Москве. А Филарета Никитича [литовские люди] взяли в плен, повезли с собой под сильной охраной и, отойдя, стали в Осифовом монастыре.

Князь же Михаил Васильевич, услышав о том, что литовские люди отошли от Москвы прочь, послал за ними Григория Валуева с ратными людьми. Григорий же пошел к Осифову монастырю, и литовские люди из Осифова монастыря пошли. Он же встретил их на дороге и литовских людей побил, и Филарета Никитича освободил, а сам пошел к Москве.

229. О приходе к Москве князя Михаила Васильевича.
Князь Михаил Васильевич Шуйский пошел из Троицкого монастыря к Москве и пришел под Москву. Царь же Василий повелел его и немецкого воеводу Якова Пунтусова с товарищами встретить. Московские же люди, видя его приход к Москве, воздали ему великую честь: встретили его честно и били ему челом, чтобы он очистил Московское государство, и пришел [он] к царю Василию.

Царь же Василий его пожаловал, а подозрение на него начал держать после приезда рязанцев, и видел то, что московские люди ему воздали честь великую и били ему челом со слезами. Немецкого же воеводу Якова Пунтусова и немецких людей пожаловал государь своим великим жалованием.

Дядя же князя Михаила князь Дмитрий Иванович Шуйский с княгиней великую ненависть против князя Михаила держали, мыслили, что он ищет под царем Василием царства; а про то и всей земле было ведомо, всем людям, что у него того и в уме не было.

230. О преставлении князя Михаила Васильевича.
По приходе же князя Михаила Васильевича начали собираться идти под Смоленск, и Яков Пунтусов ему говорил беспрестанно, чтобы он шел из Москвы, видя на него в Москве ненависть. В скором времени, грехов ради наших, князь Михаил Васильевич впал в тяжкий недуг, и была болезнь его зла: беспрестанно шла кровь из носа.

Он же сподобился покаянию, и причастился божественных Таин Телу и Крови Господа Бога нашего, и соборовался маслом, и предал дух свой [Богу], отойдя от суетного жития сего в вечный покой. В Москве же плач был и стенание великое, подобное тому плачу, как по блаженном царе Федоре Ивановиче плакали.

Царь же Василий повелел его похоронить в соборе у Архангела Михаила в приделе Рождества Иоанна Предтечи. Многие же в Москве говорили, что отравила его тетка его княгиня Катерина, князя Дмитрия Шуйского [жена], а доподлинно [ведомо] то единому Богу.

Единодушно думают все люди той ненавистью, что грехов ради наших, друг друга ненавидят и друг другу завидуют, видя, кому Бог дает храбрость и разум, и тех не любят; силою же никому у Бога не взять: всякий званный от Бога честь принимает; власть дает Бог, кому хочет, тому и дает. Так же и сему храброму князю Михаилу Васильевичу дано от Бога, а не от людей.

231. О походе под Смоленск русских и немецких воевод.
Царь же Василий начал думать, кого послать с немецкими людьми под Смоленск. И помыслил послать брата своего князя Дмитрия Ивановича, да с ним немецкого воеводу Якова Пунтусова с немецкими людьми, да с ним всех ратных людей Московского государства. Он же пошел со всей ратью из Москвы и встал в Можайске.

232. О злоумышлении на царя Василия Прокофия Ляпунова.
В то же время Прокофий Ляпунов, услышав, что князь Михаил Васильевич преставился, начал на царя Василия зло умышлять всякими умыслами, и по городам писать от себя [послания], и в Калугу к Вору посылал. К Николе Зарайскому прислал племянника своего Федора Ляпунова, чтобы с ними были в совете, и в грамоте к ним писал, что хочет мстить царю Василию за смерть князя Михаила Васильевича.

В то время был у Николы Зарайского воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский, и не пристал к совету его и того Федора отпустил к нему, а с той грамотой быстро послал [посланцев] к царю Василию, чтобы к нему на помощь из Москвы прислал людей.

Царь же Василий тотчас послал к нему на помощь из Москвы воеводу Семена Глебова с ратными людьми да голову стрелецкого Михаила Рчинова со стрельцами. Прокофий, услышав о том, что пришли на помощь люди в Зарайский город, с Вором перестал ссылаться.

Дума же была у него большая против царя Василия с боярином с князем Василием Васильевичем Голицыным, и от Москвы отложился и начал царя Василия не слушать. В то же время стоял под Шацким князь Василий Федорович Мосальский, а с воровской стороны был князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский, и князя Василия под Шацким побили.

Царь же Василий, про то услышав, послал к нему на помощь голову Ивана Можарова. И Прокофий сведал то, что идут к Шацкому, повелел Ивана перехватить и их не пропустил, повелел им быть у себя.

233. О посылке в Царево Займище и о бое Клушинском, и об измене немцев, и о взятии Царева Займища, и о приходе бояр к Москве.
Боярин князь Дмитрий Иванович Шуйский послал от себя воеводу князя Федора Андреевича Елецкого да с ним Григория Валуева с ратными людьми в Царево Займище и повелел им в Цареве поставить острог. Они же пришли в Царево Займище, и острог поставили, и осаду укрепили, и послали с вестью, что укрепились.

Князь Дмитрий Иванович с немецкими людьми пошел к Клушину. Тут пришел к нему воевода князь Иван Андреевич Хованский да немецкий воевода Иветьгор с немецкими людьми; и пришли к Клушину и укрепились обозом. Немецкие же люди начали у него просить плату по найму.

Грехов же ради наших, ничего же нам не удавалось; начал [князь Дмитрий Шуйский] у них сроку просить, будто у него денег нет, а в ту пору у него деньги были, чтобы им дать. Немецкие люди начали сердиться и умышлять [измену]. Тот же Иветьгор послал к гетману Жолкевскому, чтобы он шел, не мешкая, а он с ним биться не станет.

На утренней заре пришел Жолкевский к Клушину. Московские же и немецкие люди, которые были с Яковом [Пунтусовым], начали биться. Тот же Иветьгор опять послал [к Жолкевскому], а велел литовским людям нападать.

Литовские же люди напустились на московских людей, а тот Иветьгор отъехал со всеми немцами. Литовские же люди русских людей побили и в таборах многих людей перебили и живых взяли. Бояре же отошли в Можайск с небольшим отрядом, а гетман, поворотившись, пошел к Цареву Займищу, и начал Цареву Займищу утеснение делать.

Воеводы же ему говорили: «Поди под Москву, а будет Москва ваша, и мы будем готовы королевские».

Гетман же им отказал: «Как де возьму я вас, тогда де и Москва будет за нами».

Царево же Займище, видя свое бессилие, поцеловали крест королевичу. Сам гетман Жолкевский со всеми людьми пошел к Можайску, бояре же из Можайска пошли к Москве, а гетман пришел в Можайск и встал тут, а Яков Пунтусов пошел в Новгородский уезд воевать.

234.
Бояре же пришли к Москве. Царь Василий был в великом страхе и скорби, и послал по городам, повелел ратным людям идти к Москве. Они же не пошли к Москве, а рязанцы отказали, по умышлению Прокофия Ляпунова. Прокофий же еще больше начал с князем Василием Голицыным умышлять, как бы царя Василия ссадить [с престола].

235. О приходе на помощь крымских царевичей.
Вор же услышал в Калуге о том, что под Клушиным [московских людей] побили, а литва пришла в Можайск, а ратные люди разъехались по городам. Он же сослался с Сапегой и пошел под Москву. В то же время пришли под Москву к царю Василию на помощь царевичи крымские.

Царь же Василий послал к ним бояр своих князя Ивана Михайловича Воротынского, да князя Бориса Михайловича Лыкова, да окольничего Артемия Васильевича Измайлова. Они же встретились с ними в Серпуховском уезде и были у царевичей, и от государя им честь воздали, и встали тут с царевичами, а мурзы пошли на Вора и сошлись с Вором в Боровском уезде на реке Наре.

И был тут сильный бой, едва Вор усидел в таборах. Татары же бились с ним и пришли к царевичам. Царевичи же пошли опять за Оку, а сказали, что истомил их голод, стоять невозможно. Бояре же отошли к Москве, едва снаряд увезли, [спасая] от воровских людей.

236. О взятии Пафнутьева монастыря и о приходе Вора на Угрешу.
Вор же пришел к Пафнутьеву монастырю. В Пафнутьевом же монастыре сидели в осаде многие люди, а воеводы были князь Михаил Волконский, да Яков Змеев, да Афанасий Челищев. Литовские же люди к монастырю приступали многими приступами и не могли ничего сделать.

Вложил же враг в воевод мысль злую, в Якова Змеева да в Афанасия Челищева, и начали умышлять, как бы им сдать чудотворцев дом. Воевода же князь Михаил Волконский в той думе с ними не был и не ведал у них такой злой думы. Внезапно те окаянные повелели отворить сторожевые ворота.

Литовские же люди и русские воры вошли в те ворота. Князь Михайло же Волконский, видя свое бессилие, побежал в церковь. Те же воеводы звали его на встречу.

Он же им отказал, [говоря]: «Умереть мне у гроба Пафнутия чудотворца».

Литва же вошла в монастырь и начала сечь [саблями]. Многие же люди побежали в церковь. Тот же князь Михаил встал в дверях церковных, и с ними бился, и изнемог от великих ран, и пал в церкви у клироса левого.

Литовские же люди вошли в церковь и начали сечь игумена и братию, и того воеводу тут убили, и перебили всяких людей в монастыре числом 12 000.

Вор же, разорив монастырь, пошел под Москву и встал у Николы на Угреше. Последние же люди, которые остались в монастыре, выкопали две ямы и их [убитых] погребли.

Великое же чудо Бог показал над теми убиенными: того же князя Михаила кровь брызнула на левый клирос, на камень, и много раз ту кровь скребли и мыли, и не могли той крови ни соскрести, ни отмыть; на те две ямы приходил игумен и пел над ними панихиды; и когда певцы начали петь вечную память, многие видели, что из тех ям кровь выступила вверх.

237. О Коломне и о Кашире и о крепком стоянии Зарайского города.
Град же Коломна стоял долго в правде, ни на какую вражью прелесть не прельщаясь. И был в том городе с сотней Михаил Бобынин, изменил царю Василию и отъехал к Вору.

Коломничи же все на дьявольскую прелесть прельстились, захотели Вору крест целовать. Владыка же коломенский Иосиф за то стоял и укреплял их.

Бояре же, князь Михаил Самсонович Туренин да князь Федор Тимофеевич Долгорукий, не могли им ничего сделать. И привели их к кресту, коломничи все поцеловали крест и к Вору послали с повинной. И послали с грамотами на Каширу и к Николе Зарайскому.

Посланные же их пришли на Каширу. Каширяне же, услышав про Коломну, начали Вору крест целовать. Боярин князь Григорий Петрович Ромодановский не хотел креста целовать и стоял за правду.

Они же его чуть не убили, и привели его к кресту, и к Вору послали с повинной. И пришли в Зарайский город из Коломны посланцы, чтобы также целовали крест Вору.

В Зарайском же городе в то временя был воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский. И пришли же на него всем городом, чтобы поцеловать крест Вору. Он же стал в крепости с небольшим отрядом. Они же приходили, хотя его убить. Он же отнюдь ни на что не прельстился.

Никольский же протопоп Дмитрий укреплял его и благословлял умереть за истинную православную веру. Они же еще больше укрепились. Видя же он свое бессилие, заперся в каменном городе с теми, которые стояли в правде; в городе же у тех мужиков [было] имущество и запасы все, а в остроге нет ничего.

Те же воры, видя свое бессилие, прислали в город и винились, и [предлагали] целовать крест на том: «Кто будет на Московском государстве царь, тому и служить».

Он же, помня крестное целование царю Василию, целовал крест на том: «Будет на Московском государстве по-старому царь Василий, ему и служить; а будет кто иной, и тому так же служить».

И на том укрепились крестным целованием, и начали быть в Зарайском городе без колебания, и утвердились между собой, и на воровских людей начали ходить и побивать [их], и город Коломну опять обратили.

238. Об измене царю Василию и о сведении [его] с царства.
Было же в лето  7118/1610 году, в месяце июле, в Москве против царя Василия поднялось волнение великое. Начали съезжаться [москвичи] с воровскими полками уговариваться, чтобы отстали от Тушинского, «а мы де все отстанем от московского от царя Василия».

Тушинские же воры ложно им сказали, что отстанем, а себе выберем сообща государя. В то же время прислал Прокофий Ляпунов к Москве к князю Василию Васильевичу Голицыну да к брату своему Захарию Ляпунову и ко всем своим сторонникам Алешку Пешкова, чтобы царя Василия с государства ссадить.

Тот же Захарий Ляпунов да Федор Хомутов на Лобное место приехали и со своими сторонниками завопили на Лобном месте о том, чтобы отставить царя Василия. К их же заговору пристали многие воры и вся Москва, и пошли во град, и бояр насильно взяли и патриарха Гермогена, и повели за Москву-реку к Серпуховским воротам и начали вопить о том, чтобы царя Василия отставить.

Патриарх же Гермоген их укреплял и заклинал. Они же отнюдь не уклонялись и на том положили, что свести с царства царя Василия. Бояре же немногие постояли за него и те уклонились. Царь же Василий, сидя на царстве своем, многие беды принял, и позор, и ругательство.

Напоследок же от своих сородичей принял окончательное бесчестие. Свояк же его, боярин князь Иван Михайлович Воротынский, пошел в город с теми смутьянами, и царя Василия и царицу свели с престола и отвезли на его старый двор. Патриарх же Гермоген не дождался [окончания] против него [царя] злого совета, пошел в город.

Царства же его было 4 года и 3 месяца.

239. О пострижении царя Василия.
По сведении царя Василия [с престола] начали бояре властвовать и начали посылать к тушинским, чтобы они Тушинского Вора своего схватили: «А мы де уже своего царя Василия с царства ссадили».

Тушинские же люди, оставив Бога и Пречистую Богородицу и государево крестное целование, отъехавшие с Москвы и служившие неведомо кому, посмеялись над московскими людьми, позорили их и говорили им: «Вы не помните крестного целования, царя своего с царства ссадили, а нам де за своего помереть».

Они же [московские люди] посрамленные поехали и, приехав в город, сказали [о том] боярам и всем людям. Они же в недоумении были. Наутро же те [заговорщики] умыслили и, взяв из Чудова монастыря священников и дьяконов, приехали к царю Василию на старый двор и начали его постригать [в монахи].

Он же на вопросы к пострижению не давал ответов, говоря: «Нет моего желания к пострижению».

Выступил же из них один заговорщик, князь Василий Тюфякин. Тот же за него отрицался [от мира], и так его постригли, и отвезли его в Чудов монастырь.

Царицу также неволею постригли в Вознесенском монастыре. Патриарх же Гермоген о том очень опечалился. Царя же Василия называл мирским именем, а того князя Василия проклинал и называл его иноком. Царица же также на пострижении ответов не давала.

240. О приезде смолян к гетману и об отходе гетмана.
Гетман же Жолкевский с русскими людьми стоял в Можайске, и приехали к нему смоляне и возвестили ему, что царя Василия с царства ссадили. Гетман же Жолкевский пошел из Можайска и хотел встать в Звенигороде; и приехали к нему остальные смоляне из Москвы и возвестили ему, что царя Василия постригли [в монахи]. Он же пошел к Москве и встал на Хорошевских лугах на Москве-реке.

241. Об избрании королевича на царство.
В Москве же бояре и все люди московские, не переславшись с городами, избрали на Московское государство литовского королевича Владислава и пришли к патриарху Гермогену и возвестили ему, что избрали на Московское государство королевича Владислава.

Патриарх же Гермоген им с запрещением говорил: «Если будет креститься и будет в православной вере, я вас благословлю, а если не будет креститься, то разрушение будет всему Московскому государству и православной христианской вере, да не будет на вас нашего благословения».

Бояре же послали к гетману о съезде. Гетман же с ними встретился и говорил о королевиче Владиславе. И на том уговорились, что королевича на Московское государство дать и креститься ему в православную христианскую веру.

Гетман же Жолкевский говорил московским людям, что «даст де король на царство сына своего Владислава, а о крещении де пошлете послов бить челом королю».

Патриарх же Гермоген укреплял их, чтобы отнюдь без крещения на царство его не сажали; и о том укрепились, и записи о том написали, что дать им [литовским людям] королевича на Московское государство, а Литве в Москву не входить: стоять гетману Жолкевскому с литовскими людьми в Новодевичьем монастыре, а другим полковникам стоять в Можайске.

И на том укрепились, и крест целовали им всей Москвою. Гетман же пришел и встал в Новодевичьем монастыре.

242. О приходе к патриарху Михаила Салтыкова с товарищами.
Пришли во град те враги богоотступники Михаил Салтыков да князь Василий Мосальский с товарищами, в соборную апостольскую церковь Успения Пречистой Богородицы, и пришли к благословению к патриарху Гермогену.

Патриарх же их не благословил и начал им говорить: «Если пришли вы в соборную апостольскую церковь правдою, а не с ложью, и если в вашем умысле нет разрушения православной христианской веры, то будет на вас благословение от всего вселенского собора и мое грешное; а если вы пришли с ложью и разрушение православной христианской вере будет в вашем умысле, то не будет на вас милость Божия и Пречистой Богородицы и будете вы прокляты от всего вселенского собора».

Так же и сбылось слово его. Тот же боярин Михаил Салтыков с ложью и слезами говорил патриарху, что будет [королевич] истинным государем. Он же их благословил крестом. Тут же пришел к благословению Михалко Молчанов.

Он же ему возопил: «Окаянный еретик! Не подобает тебе быть в соборной апостольской церкви».

И повелел из церкви его выбить вон с бесчестием. Так и сбылось слово его вскоре.

В скором же времени князь Василий Мосальский и князь Федор Мещерский, Михалко Молчанов, Гриша Кологривов, Васька Юрьев померли злой смертью, так, что многие люди от того устрашились, от такой злой смерти: у одного язык вытянулся до самой груди, у другого челюсти распались так, что и внутренности все видны, а иные живыми сгнили.

А преждереченный всему злу настоятель Михаил Салтыков с детьми и племянниками, и Василий Янов, и Овдоким Витофтов той злой смертью померли в Литве.

243. О послах под Смоленск.
Тот же гетман начал говорить боярам, что под Смоленск [надо] к королю послать послов. Бояре же пришли к патриарху и начали говорить ему о том, чтобы выбрать послов из духовного чина и из бояр, а с ними, выбрав, послать ото всяких чинов людей добрых.

Патриарх же их укреплял, чтобы выбрали из своего чина людей разумных и крепких, чтобы прямо стояли за православную христианскую веру непоколебимо: «А мы соборно выберем мужа крепкого, кому прямо стоять за православную христианскую веру».

Так же его слово и свершилось. Так и выбрали собором, послать к королю столпа непоколебимого и мужа святой жизни ростовского митрополита Филарета Никитича, и с ним послать из духовного чина, избрав мужей разумных и грамоту знающих от священнического чина и от дьяконского, которые бы умели говорить с латынянами о православной христианской вере.

Бояре же избрали из бояр князя Василия Васильевича Голицына, из окольничих князя Даниила Ивановича Мезецкого, из думных людей Василия Борисовича Сукина, из дьяков думного Томилу Луговского да Сыдавного Васильева, да с ними стольников и дворян десять человек, да из всяких чинов всяких людей.

Пришли же [они] к патриарху за благословением. Патриарх же митрополита и бояр благословил и укреплял, чтобы постояли за православную за истинную христианскую веру, ни на какую прелесть не прельщались.

Митрополит же Филарет дал обет умереть за православную христианскую веру. Так же и содеял: многую беду и скорбь девять лет за православную христианскую веру терпел. Послы же пошли под Смоленск.

244. О гетмане Жолкевском и о Сапеге, об их лукавстве.
Вор же Тушинский стоял в то время под Москвой в Коломенском, а с ним Сапега с литовскими людьми. Бояре же стали говорить гетману, чтобы [он] литовских людей от Вора отвел. Гетман же стал посылать к Сапеге [с тем], чтобы [он] отошел от Вора. Сапега же от Вора прочь не пошел, а все у них [было] между собой заодно, как бы им обманом войти в Московское государство. Гетман же начал говорить боярам, что [надо] идти на них боем. И пошел на них, и на бой не пошли, все обманывали московских людей.

245. О входе в город Москву литовских людей.
Враг же прельстил из сигклита четырех человек, начали мыслить, как бы пустить литву в город, и начали внушать людям, что будто черные люди хотят впустить в Москву Вора. Многие же им противились, [говоря], что никак нельзя пустить в город литву. Они же тех дворян привели к гетману и на них шумели.

Уведал же о том патриарх Гермоген и послал за боярами и за всеми людьми, и начал им говорить с умилением и великим запрещением [о том], чтобы не пустить литву в город. Они же его не послушали и пустили гетмана с литовскими людьми в город.

Гетман же встал на старом дворе царя Бориса, а солдат и гайдуков поставили в Кремле городе по палатам и по хоромам государевым, а полковников и ротмистров поставили в Китай-городе и в Белом по боярским дворам, и ключи городовые взяли себе и по воротам поставили своих людей немцев и гайдуков. Вор же, видя, что литовские люди вошли в город, пошел от Москвы и встал в Калуге.

246. О взятии Калязина монастыря.
В то же время полковник Лисовский, а с ним изменник Андрей Просовецкий с товарищами пришли под Калязин монастырь, и Калязин монастырь был в осаде. Воевода же у них был Давыд Жеребцов и бился с ними крепко, и Калязин монастырь взяли приступом, и многоцелебные мощи чудотворца Макария Калязинского из раки серебряной повергли на землю, и раку рассекли.

Воеводу же Давыда Жеребцова, и игумена, и братию, и всех людей перебили, и всю казну монастырскую захватили, и монастырь выжгли. Страшнее же литвы и Лисовского [был] тот же злодей Андрей Просовецкий; пошел войною, и был под Иван-городом, и под Псковом, и тут с литовскими людьми разошлись. Тот же Андрей Просовецкий пошел в Луцкий уезд и соединился с Григорием Валуевым под Луками Великими, и Луки Великие взяли и изрубили [людей] и выжгли.

247. О ссылке ратных людей из Москвы.
Михаил же Салтыков начал умышлять с литовскими людьми, как бы ратных людей разослать из Москвы всех. И, умыслив [это] с ними, внушал [всем], что Луки Великие взяли, а идут под Новгород. И послал Михайло Салтыков сына своего Ивана, да с ним князя Григория Волконского, и с ним ратных людей дворян и детей боярских, и атаманов станицами, и стрельцов московских многих. То [была] первая рассылка ратных людей из Москвы в Новгород.

248. О ссылке царя Василия в Осифов монастырь.
Гетман же Жолкевский с теми изменниками московскими начал умышлять, как бы царя Василия и братьев его отвести к королю. И умыслил его послать в Осифов монастырь. Патриарх же и бояре, которые не пристали к замыслу, начали говорить, чтобы царя Василия не ссылать в Осифов монастырь, а послать бы на Соловки. Они же [изменники] были уже сильны в Москве, того не послушали, и его послали в Осифов монастырь, а царицу его в суздальский Покровский монастырь.

249. О приходе митрополита Филарета с послами под Смоленск.
Митрополит же Филарет и бояре пришли под Смоленск и были у короля, и вели посольство, и били челом о сыне его Владиславе, чтобы дал его на [престол] Московского государства. Он же им ложно сказал, что хочет дать, и говорил им, чтобы они послали в Смоленск, чтобы Смоленск сдался королю.

Митрополит тут первое крепкое стояние показал, про то отказал, чтобы написать в Смоленск, [говоря]: «Как будет сын твой на Московском государстве, все Московское государство будет под сыном твоим, не только Смоленск; и тебе, государю, недостойно стоять под вотчиной сына твоего. Всем Московским государством целовали крест сыну твоему, а ты стоишь под Смоленском».

Королю же то первое посольство их стало нелюбо, и [он] к Смоленску начал приступать и подкоп вести. В Смоленске же воевода боярин Михаил Борисович Шеин сидел крепко, никак ни на что не прельстился и с архиепископом был в ссоре из-за того, что архиепископ хотел сдать город королю.

Король же и паны рада прельщали Михаила Борисовича много [с тем], чтобы он сдал Смоленск.

Он же им отказывал, [говоря]: «Отнюдь Смоленска не сдам, а как будет королевич на Московском государстве, и мы все его будем».

250. О походе гетманском из Москвы, и о взятии царя Василия с братьями, и о приезде всяких людей под Смоленск.
Гетман же Жолкевский, когда был в Москве, государевой казной начал владеть и литовским людям давать, а король прислал в казначеи московского изменника, торгового мужика гостиной сотни Федьку Андронова. Он же еще больше пакости московским людям творил.

Гетман же, устроив в Москве осаду, укрепил [ее] литовскими и немецкими людьми Александра Гашевского и взял с собою многую казну и царя Василия братьев: князя Дмитрия Ивановича с княгиней и князя Ивана Ивановича Шуйских взял с собою.

И, зайдя в Осифов монастырь, царя Василия взял с собою, и пошел к королю под Смоленск.

О, горе лютое Московскому государству! Как, не боясь Бога, не помня крестного своего целования и не постыдясь от всей вселенной сраму, не померли за дом Божий Пречистой Богородицы и за крестное целование государю своему! Хотением своим отдали московское государство латынянам и государя своего в плен! О, горе нам! Как нам явиться на праведном Суде Избавителю своему Христу? И как нам ответ дать за такие грехи? И как нам иным государствам на их укоризны ответ дать? Не многие же враги то задумали, а мы все душами погибли!

Гетман же пришел с царем Василием к королю под Смоленск, и поставили их перед королем и объявили ему о его службе [королю]. Царь же Василий стоял и не поклонился королю.

Они же ему говорили: «Поклонись королю».

Он же крепко мужественным своим разумом в конце жизни своей воздал честь Московскому государству и отвечал им: «Не подобает московскому царю поклониться королю; то судьбами праведными и Божиим [изволением] приведен я в плен; не вашими руками взят я, но московскими изменниками, своими рабами отдан был».

Король же и вся рада удивились его ответу.

Гетмана же Жолкевского пожаловал [король] великим жалованием и отпустил в Литву. В Литве же царя Василия и брата его князя Дмитрия с княгиней уморили, и повелели положить их на пути, где из всех государств приходят дороги, и поставили над ними столп каменный себе на похвалу, а Московскому государству на укоризну, и написали на столпе на всех языках, что сей столп сделан над царем московским и над боярами.

Митрополит же Филарет, видя такую погибель Московскому государству, еще больше собрался пострадать за православную христианскую веру и товарищей своих укреплял.

Грехов ради наших, многие на их дьявольскую прелесть прельстились, которые [были] посланы с Москвы при митрополите и послах в товарищах; Василий Сукин да дьяк Сыдавной Васильев от митрополичьего совета отстали и прельстились к литве; [и о том] что думали митрополит и бояре, то все рассказали литве.

Митрополит же и бояре, увидав их лукавство, перестали с ними советоваться. Тот же Василий [Сукин] и Сыдавной [Васильев] и иные, которые были посланы с митрополитом, власти и дворяне, напросились у короля ехать в Москву и привести московских людей к кресту на королевское имя.

Король же их пожаловал и отпустил, а митрополиту же стало еще большее утеснение.

Он же отнюдь им не потакал, и говорил им всем против, и то им говорил: «Если де крестится, и он нам государь; а если не крестится, и нам он ненадобен».

Московского же государства многие люди прельстились, бояре и всякие люди посылали под Смоленск и сами ездили с дарами и просили у него [короля] чести, поместий, и вотчин, и жалования.

251. Об убиении в Калуге царя касимовского и убиение Вора Калужского.
В то же время был Вор в Калуге, у него же был в Калуге царь касимовский Урмамет с сыном да князь Петр Урусов. Тот же сын царя Урмамета сказал Вору, что отец его над ним [Вором] злоумышляет и хочет [его] убить. Тот же Вор из-за того умыслил [зло] над царем так: пошел на поле гулять и послал за царем, чтобы ехал к ним.

Царь же внезапно поехал с ним, только взял с собою двух человек, и, заехавши за Оку реку, начал [Вор] с собаками ездить, а царю велел ездить с собою, и начал отъезжать от людей, только взяв с собой Михаила Бутурлина да Игнашку Михнева, и отъехал от людей подальше и того царя и людей его с ним убил и кинул в реку, а сам выскочил к людям и возопил, что царь меня хотел убить и побежал к Москве, и послал за ним в погоню.

После же того узнал князь Петр Урусов, что убил тот Вор царя, и начал умышлять, как бы его так же убить. Внезапно же тот Вор поехал на поле с небольшим отрядом. Тот же князь Петр Урусов, узнав, что он уехал, поехал за ним и встретил его в версте от Калуги и тут отсек ему голову, а тех, кто с ним были, иных убил, а иные убежали в Калугу. Князь же Петр побежал и отъехал в Крым.

В Калуге же узнали, что князь Петр Урусов убил Вора, взволновались всем городом и татар перебили всех, которые в Калуге были. Его же, Вора, взяли и похоронили с честью в соборной церкви Троицы, а Сердомирского дочь Маринка, которая была у Вора, родила сына Ивана. Калужские же люди все тому обрадовались и называли его царевичем и крест ему целовали честно.

252. О крестном целовании Вору в Казани и об убиении Богдана Вельского.
В граде же Казани услыхали, что литовские люди в Москву вошли, и не захотели быть под Литвою и начали крест целовать тому убиенному Калужскому Вору, а того не ведали, что он убит. Воевода же Богдан Яковлевич Вельский начал им говорить и укреплять [их], чтобы Вору креста не целовать, а целовать крест тому, кто будет государь на Московском государстве.

Дьяк же Никанор Шульгин, умыслив с теми ворами, повелел Богдана убить. Они же Богдана, схватив, возвели на башню и скинули с башни и убили. На третий же день пришел из Калуги Алешка Тузаков с вестью и сказал, что Вор убит, а ото всей земли прислали, чтоб быть в соединении и стоять всем за Московское государство. Те же казанские люди убийцы раскаялись, что они целовали крест Вору и неповинно убили окольничего.

253. Об умышлении литовских людей и о соединении московских людей.
Литовские же люди в Москве сидели, и начали умышлять, как бы Московское государство разорить и остальных из Москвы всех ратных людей разослать, и решетки по улицам все посечь повелели, и в Москве с саблями и пищалями не велели ходить; и не только с оружием ходить не велели, но и дров тонких не велели к Москве возить, и великое утеснение делали московским людям.

В Рязани же Прокофий Ляпунов, услышав про такое утеснение Московскому государству, начал ссылаться со всеми городами Московского государства, чтобы им встать заодно, как бы помочь Московскому государству. И Бог же вложил всем людям [эту] мысль, и начали присылать к Прокофию [людей] и во всех городах собираться.

В Калуге собрался князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой да Иван Заруцкий, в Рязани Прокофий Ляпунов, в Владимире князь Василий Мосальский, Артемий Измайлов, в Суздале Андрей Просовецкий, на Костроме князь Федор Волконский, в Ярославле Иван Волынский, на Романове князь Федор Козловский с братией.

И все соединились в единую мысль, что всем помереть за православную христианскую веру.

254. О приезде из Калуги в Москву к литве.
Литва же, услышав о убиении Вора, послала в Калугу князя Юрия Никитича Трубецкого, чтобы целовали крест королевичу.

И из Калуги же послали к Москве из дворян, и из атаманов, и из казаков, и изо всяких людей [выборных], и говорили боярам и литве: «Впрямь будет королевич на Московском государстве и крестится в православную христианскую веру, и мы ему рады служить; а теперь креста целовать не хотим, покамест он не будет на Московском государстве».

И пришли с Москвы в Калугу, а князя Юрия из Калуги не отпустили, убежал к Москве побегом.