Книга называемая Новый летописец

255. О грамотах под Смоленск.
Литовские же люди и московские изменники, Михаил Салтыков с товарищами, видя собрание московских людей за православную христианскую веру, начали говорить боярам, что [надо] писать к королю и послать с подписями [грамоту], бить челом королю, чтобы дал своего сына на государство:

«А мы на твою волю полагаемся», — а к митрополиту Филарету и к боярам писать, чтоб били челом королю, чтоб дал сына своего на Московское государство, и во всем им полагаться на его королевскую волю; как ему угодно, так и делать, а все к тому вели, чтобы крест целовать самому королю, а к Прокофию [Ляпунову] послать, чтобы он к Москве не собирался.

Бояре же такие грамоты написали, и руки приложили, и пошли к патриарху, и возвестили ему все, чтоб ему к той грамоте руку приложить и [духовным] властям всем руки свои приложить, а к Прокофию о том послать.

Он же, великий государь, поборник православной христианской веры, стоял в твердости, яко столп непоколебимый, и, отвечав, говорил им: «Стану писать к королю грамоты, на том и руку свою приложу, и властям повелю руки свои приложить, и вас благословлю писать, если король даст сына своего на Московское государство и крестит его в православную христианскую веру и литовских людей из Москвы выведет, и вас Бог благословляет такие грамоты к королю послать.

А если такие грамоты писать, что во всем нам положиться на королевскую волю, и послам о том бить челом королю и положиться на его волю, и то стало ведомое дело, что нам целовать крест самому королю, а не королевичу, то я к таким грамотам не только сам руки не приложу, но и вас не благословляю писать, но проклинаю, кто такие грамоты начнет писать.

А к Прокофию Ляпунову стану писать: если будет королевич на Московское государство и крестится в православную христианскую веру, благословляю его служить, а если королевич не крестится в православную христианскую веру и литвы из Московского государства не выведет, я их благословляю и разрешаю, которые крест целовали королевичу, идти на Московское государство и всем помереть за православную христианскую веру».

Тот же изменник Михаил Салтыков начал его, праведного, ругать и позорить и, вынув на него нож, хотел его резать.

Он же против его ножа не устрашился и сказал ему громким голосом, осеняя его крестным знамением: «Сие крестное знамение против твоего окаянного ножа, да будешь ты проклят в сем веке и в будущем».

И сказал тихим голосом боярину князю Федору Ивановичу Мстиславскому: «Твое есть начало, тебе за то хорошо пострадать за православную христианскую веру; а если прельстишься на такую дьявольскую прелесть, пресечет Бог твой корень от земли живых, да и сам какою смертью умрешь».

Так же и сбылось его пророчество. Бояре же не послушали его речей и послали те грамоты к королю и к послам. Боярину князю Ивану Михайловичу Воротынскому да князю Андрею Васильевичу Голицыну насильно повелели руки приложить [к тем грамотам]. Они же в ту пору были под присмотром приставов в утеснении великом.

256. О привозе грамот из Москвы под Смоленск.
Пришли же те грамоты под Смоленск к королю и к митрополиту Филарету. Митрополит же и послы, увидав такие грамоты, начали скорбеть и друг друга начали укреплять, что [им придется] пострадать за православную христианскую веру.

Король же повелел послам быть на съезде и начал им говорить и грамоты те читать, что пишут бояре, все за подписями их, что положились во всем на королевскую волю, да им велено королю бить челом и положиться во всем на его волю.

Митрополит же начал им говорить: «Видим сии грамоты за подписями боярскими, а отца нашего патриарха Гермогена руки нет, боярские руки князя Ивана Воротынского да князя Андрея Голицына приложены неволею, потому что сидят в заточении; да и ныне мы на королевскую волю полагаемся: если даст на Московское государство сына своего и крестится в православную христианскую веру, мы ему, государю, рады; а на ту королевскую волю полагаться, что королю крест целовать и литовским людям быть в Москве, того у нас и в уме нет; рады пострадать и помереть за православную христианскую веру».

Король же еще больше начал делать утеснение великое послам.

257. О войне черкас и о взятии града Пронска.
Литовские же люди в Москве, видя, что собрались московские люди, послали черкас и повелели воевать рязанские места. К ним же пристал с русскими ворами изменник Исак Сумбулов, и многие места повоевали. Прокофий же Ляпунов пошел к городу Пронску и Пронск взял приступом.

Черкасы же пошли к городу Пронску, и осадили Прокофия Ляпунова в Пронске, и утеснение ему делали великое. Услышав о том], воевода у Николы Зарайского князь Дмитрий Михайлович Пожарский собрался с коломничами и с рязанцами и пошел под Пронск. Черкасы же, о том услышав, от Пронска отошли и встали на Михайлове. Прокофия же из Пронска вывели и пошли в Переславль. Князь Дмитрий Михайлович, приняв от архиепископа Феодорита благословение, пошел опять к Николе Зарайскому.

258. О взятии Зарайского острога.
Пришли же черкасы с Михайлова ночью и взяли острог у Николы Зарайского. Помощью же и чудесами великого чудотворца Николы Зарайского князь Дмитрий Михайлович Пожарский вышел из города с небольшим отрядом, и черкас из острога выбил вон, и их побил. Исай же Сумбулов, видя крепкое стояние московских людей, побежал в Москву, а черкасы пошли на Украйну.
 

259. Об отдаче патриарха приставам.
Прокофий же Ляпунов и всех городов воеводы собрались и пришли под Москву. Литовские же люди, услышав, что идут из всех городов к Москве, начали говорить боярам, чтоб шли к патриарху [и говорили ему], чтобы патриарх к ним [воеводам] писал грамоты от себя, чтоб они к Москве не ходили, а воротились опять по своим местам. Бояре же пришли к патриарху.

Тот же Михаил Салтыков начал ему говорить: «Что де ты писал к ним, чтобы они шли под Москву, а ныне ты же к ним пиши, чтобы они воротились вспять».

Патриарх же им говорил: «Я де к ним не писал, а ныне стану писать; если ты, изменник Михаил Салтыков, с литовскими людьми из Москвы выйдешь вон, я им не велю ходить к Москве, а если будете вы сидеть в Москве, я их всех благословлю помереть за православную веру, потому что уже вижу поругание православной вере и разорение святых Божиих церквей и слышать латинского пения не могу».

В то же время был у них костел на старом царя Бориса дворе, в палате. Услышав же такие слова, он [Салтыков] позорил и ругал его, и приставил к нему приставов, и не велел никого к нему пускать.
 

260. Об у мышлении литовском.
Тот же Михаил Салтыков с литовскими людьми начал умышлять, как бы Московское государство разорить и православных христиан порубить, и удумал убить патриарха и христиан в Цветную неделю, как патриарх пойдет с вербою.

В ту же неделю повелел всем ротам литовским конным и пешим, выехав, стоять по площадям, наготове. Патриарха же Гермогена взяли из-под приставов и повелели ему священнодействовать. Народ же Московского государства, видя такое умышление, а час еще тот не подошел, чтобы православным христианам всем пострадать за истинную веру Христову, не пошел никто за вербою. Литовские же люди, видя, что христиан за вербою нет, начали сечь.

261. О разорении Московского государства.
Хочу же вам, братия, поведать, которые уста от горести вопиют или какой язык такое злоумышление опишет. Начну же рассказывать повесть сию, которая не только людей, но и бесчувственные камни и самые стихии заставляет плакать, не только людей, но и скотов говорить и рыдать.

Горе, горе! Увы, увы! Как в наши дни очи видели наши и умы слышали наши о таком разорении и о запустении царствующего града Москвы от безбожных латынян, от польских и от литовских людей, от своих злодеев, изменников и богоотступников Михаила Салтыкова с товарищами. Начнем же рассказывать.

Было [это] в лето 6119/1611, во святой Великий пост, во вторник начали выходить роты на Пожар и по площадям и сначала начали сечь в Китай-городе в рядах, потом пришли к князю Андрею Васильевичу Голицыну на двор и тут его убили.

Потом, выйдя из Китая по Тверской улице, начали убивать. В Тверские же ворота их не пропустили, потому что тут были слободы стрелецкие. Потом же пошли на Сретенскую улицу; на Сретенской улице, соединившись с пушкарями, князь Дмитрий Михайлович Пожарский начал с ними биться, и их отбили, и в город втоптали, а сами поставили острог у [церкви] Введения Пречистой Богородицы.

Потом же пошли [литовские люди] на Кулишки, и там против них собрался Иван Матвеевич Бутурлин. И встал в Яузских воротах, а улиц Кулишек и иных никак не мог отбить. Потом же они пошли за Москву реку, там же против них встал Иван Колтовский. Увидев же они, литовские люди, мужество и крепкое стояние московских людей, начали зажигать в Белом городе дворы.

Тот же зачинатель злу Михаил Салтыков первый начал жечь двор свой. В тот же вторник порубили многое множество людей, которые были в ту пору тут; и рассказывали, что по всем рядам и улицам выше человеческого роста трупы людей лежали, а Москвы в тот день пожгли немного: от Кулишских ворот по Покровку, от Чертожских ворот по Тверскую улицу.

Прокофий же Ляпунов и иные воеводы сами вскоре не подошли и помощь не прислали. В тот же вторник день и ночь беспрестанно бились, а наутро же в среду пришел от Прокофия Иван Васильев сын Плещеев. В то же время пришел из Можайска полковник Струс с литовскими людьми и с ними бился. Они же против него не постояли, покинув щиты, побежали все назад.

Литовские люди, выехав из города, зажгли за Алексеевской башней [церковь] Ильи пророка и Зачатьевский монастырь, потом же и деревянный город зажгли за Москвой рекою. Видя такую погибель, побежали все кто куда. Потом же вышли из Китая многие люди и к Сретенской улице, и к Кулишкам.

Там же с ними бился у Введенского острожка и не пропустил их за каменный город преждереченный князь Дмитрий Михайлович Пожарский, [бился] весь день и долгое время ту сторону не давал жечь; и, изнемогши от великих ран, упал на землю; и, взяв его, повезли из города вон к Живоначальной Троице в Сергиев монастырь. Люди же Московского государства, видя, что им ниоткуда помощи нет, побежали все из Москвы.

О, великое чудо! Как не померли и как не погибли от такой великой стужи? В тот день мороз был великий, они же шли не прямой дорогой, а так, что с Москвы до самой Яузы не видно было снега, все люди шли. Те же литовские люди за ними не пошли и в Белом городе мало людей убили: всех людей перебили в Кремле да в Китае и в Белом городе мало людей убили, которые с ними бились.

И начали жечь посады и города, и в Белом городе все пожгли, и деревянный город с посадами пожгли. Сами же литовские люди и московские изменники начали крепить осаду. Последние же люди Московского государства сели в Симоновом монастыре в осаде и начали дожидаться [прихода] ратных людей под Москву.

262. О приходе под Москву и о выборе начальников.
Пришли же все воеводы изо всех городов к [монастырю] Николы на Угреше и, соединившись заодно, пошли на Москву. Литовские же люди вышли за Яузские ворота и, поставив против них немного войска, пошли все в город. Воеводы же пришли под Москву и начали становиться подле каменного Белого города.

Прокофий Ляпунов встал с ратными людьми у Яузских ворот, князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и Иван Заруцкий встали против Воронцова поля, воеводы костромские, и ярославские, и романовские: князь Федор Волконский, Иван Волынский, князь Федор Козловский, Петр Мансуров встали у Покровских ворот, у Стретенских ворот — окольничий Артемий Васильевич Измайлов с товарищами, у Тверских ворот — князь Василий Федорович Мосальский с товарищами. Была у них под Москвой между собой рознь великая, и дело ратное не спорилось.

И начали всей ратью говорить, чтоб выбрать одних начальников, кому ими владеть, а им бы их одних и слушать. И сошлись всей ратью и думали, и выбрали в начальники князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, да Прокофия Ляпунова, да Ивана Заруцкого. Они же начали всеми ратными людьми и всей землею владеть, с литовскими же людьми бои бывали каждый день.

263. О послании под Смоленск к королю про патриарха Гермогена и о московском разорении.
После разорения же Московского и избиения послали с сеунчем под Смоленск богоотступника и злоумышленника против Московского государства Иванова брата Безобразова Алешку Безобразова. Патриарха же Гермогена с патриаршества свели в Чудов монастырь и приставили к нему крепких приставов, не повелели никого к нему пускать, а на патриаршество возвели преждеименованного советника Расстригина кипрского владыку Игнатия, который был в Чудовом монастыре простым чернецом.

264. О задержании и о ссылке послов в Литву.
Тот же Алешка Безобразов примчался под Смоленск к королю с сеунчем, что Московское государство разорили. Король же его пожаловал, ростовского же митрополита Филарета и послов бояр князя Василия Васильевича Голицына с товарищами повелел отдать приставам, и утеснение им великое творил, и посылал к ним [говоря], чтобы они писали под Москву к ратным людям, чтоб они от Москвы отошли, и в Смоленск к Михаилу Борисовичу Шеину, чтоб Смоленск сдал.

Митрополит же им прямо в том отказал: «Мне о том отнюдь не писать, рад страдать за православную христианскую веру».

Король же митрополита и послов и дворян десять человек, которые с ними были, повелел послать в Литву по городам порознь и утеснение им великое делал. Митрополиту же больше всех утеснение великое было, и голодом морили, и одного в палате запирали; и был он, государь, в таких великих бедах девять лет.

Епископы и попы их злодейские хотели его видеть и беседовать [с ним]. Он же отнюдь их к себе не пускал. Литовские же люди, видя такую его крепость, начали к нему приходить, полковники и ротмистры, и хотели от него благословения.

Он же их спрашивал; которые греческой веры, тех благословлял; а которые римской веры, отнюдь не благословлял их, да не только не благословлял, но и сидеть им у себя не велел. Польские же и литовские люди, видя такое его крепкое стояние, начали его почитать и честь ему воздавать великую, а к нему никого не подпускали, держали под крепкой охраной.

265. О присылке к патриарху о грамотах.
В Москве сидя, литовские люди Александр Гашевский да Михаил Салтыков с товарищами посылали к патриарху Гермогену и сами к нему приходили [говоря ему], чтобы они послал к боярам и ко всем ратным людям [грамоты], чтоб они отошли от Москвы прочь: «А пришли они к Москве по твоему письму; а если де ты не станешь писать, то мы тебя велим уморить злой смертью».

Он же отвечал им: «Что де вы мне угрожаете, одного Бога я боюсь; если вы пойдете, все литовские люди, из Московского государства, я их благословлю отойти прочь; а если будете стоять в Московском, я их благословлю всех против вас стоять и помереть за православную христианскую веру».

Тот же Михаил, услышав такие речи от патриарха, еще больше делал ему утеснение.

266. Об убиении Ивана Салтыкова.
Иван же Салтыков, Михайлов сын, в ту пору был в Новгороде, и из Новгорода ходил под Ладогу, и Ладогу и немецких людей взял, и пошел из-под Ладоги к Москве прямо. Новгородцы же, услышав, что он пошел к Москве, послали к нему, чтобы он воротился в Новгород, и целовали ему крест на том, что ничего ему не сделают.

Он же, поверив им, пришел в Новгород. Вскоре новгородцы, не помня своего крестного целования, его схватили и пытали различными муками. Он же им обещал, что «отнюдь мысли никакой не имею против Московского государства, а под Новгород хотя и мой отец придет с литовскими людьми, я стану биться». Они же тому не поверили и посадили его на кол, а весь замысел против него дьяка Семейки Самсонова с новгородцами.

267. О посылке [воеводы] в Новгород.
Начальники же из-под Москвы послали в Великий Новгород Василия Ивановича Бутурлина и повелели ему собираться с ратными людьми и Новгород оберегать.

268. О приходе и о побитии смолян.
Король же под Смоленском начал делать русским людям смолянам утеснение великое и послал их с Иваном Вером Салтыковым в Дорогобуж. Они же с ним пошли, небольшой отряд, а иные поехали по домам за запасами, а мысль была у них одна, что им [надо] отъехать под Москву в русские полки.

И из их замысла перекинулся некто и королю сказал, что все смоляне задумали ехать в московские полки. Король же по всему уезду послал роты и повелел дворян убивать. Они же, ездя по уезду, много дворян перебили, а остальные отошли в Калугу.

269. О взятии смоленском.
Король же стоял под Смоленском долгое время и отнюдь Смоленску ничего не сделал. Грехов же ради наших пришла в Смоленск на людей болезнь великая цинга, потому что не было соли в Смоленске, померли многие, а остались немногие люди.

Боярин же Михаил Борисович Шеин отнюдь того не устрашился и королю Смоленска не сдал и, с последними людьми бившись беспрестанно, к городу не подпускал. Врагом же научен был смолянин Андрей Дедешин; был в то время у короля в таборах и сказал королю, что с другой стороны стена худа, сделана осенью. Король же повелел по той стене бить, и ту стену выбили, и ночью пришли приступом, и Смоленск взяли.

Боярина же Михаила Борисовича взяли на башне с женою и детьми, и дворян взяли и многих перебили. Последние же люди заперлись у Пречистой Богородицы в соборной церкви. Один же смолянин кинулся в погреб. Погреб же был с пороховой казной под тем соборным храмом, и то [пороховое] зелье зажег, и храм Пречистой Богородицы взорвался, а людей всех, которые в церкви были, убило.

Боярина же Михаила Борисовича повели в таборы и пытали его разными пытками, [допытываясь, где] казна смоленская, и послали его в Литву, в Пруссы; сына его король взял себе, а жену его и дочь взял Сапега. И был в плену  лет под великой охраной, держали его в кандалах. Король же, устроив в Смоленске осадных людей, сам пошел в Литву. С той же вестью прибежал в московские полки под Москву Юрий Потемкин.

270. О съезде и бое с Сапегой.
Пришел под Москву полковник Сапега со многими людьми и встал у Нового монастыря и начал посылать к начальникам, чтобы с ним устроить съезд. Бояре же с ним повелели съехаться и заложников взяли [за послов]. Съезд же их ничем не был: ничего доброго не сделали и заложниками разменялись опять.

Наутро же Сапега пришел на бой, и бой был великий против Лужников, пешие же люди сидели в садоладовнях каменных, другие сидели напротив них во рву, чтобы помощь оказать конным людям, они же [литовские люди] напустились на конных людей и конных людей смяли. Та же пехота конных людей начала отбивать.

Литовские же люди так прытко напустились, что три роты литовских людей пробились сквозь пехоту и топтали [ее] до реки Москвы. Пешие же люди одну роту перебили всю и в других ротах многих убили. После того пришли [литовские люди] все на пехоту.

Они же многих побили, а сами отсиделись. Сапега же отошел в таборы. На третий же день после этого боя пришел Сапега со всеми людьми к острожку, к Тверским воротам. Московские же люди пришли к нему навстречу и встретили его в Тонной слободе; и был с ними бой весь день, и с обеих сторон многих людей убили.

271. О походе Сапеги под Переславль и в иные города.
Сапега же под Москвой после боев стоял три дня и пошел войной на переславские места, а из Москвы бояре послали с ним на бой князя Григория Петровича Ромодановского, а Гашевский послал с литовскими людьми пана Косяковского.

Они же [литовские люди] пришли к острожку Братошинскому, и острожек взяли, и всех людей перебили. Бояре же послали из-под Москвы к Переславлю князя Петра Владимировича Бахтеярова да Андрея Просовецкого с ратными людьми. Они же сошлись с литовскими людьми в Александровой слободе и едва от них отошли в Переславль.

Литовские же люди пошли к Слободе, и слободской острожек взяли, и многих людей перебили, и пришли под Переславль, и к Переславлю приступали многими приступами, и едва от них отсиделись в Переславле. Сапега же встал под Переславлем, а от себя послал по многим городам с войною.

272. О взятии острожков и очищении Белого города.
Начальники же под Москвою придумали, что [надо] идти приступом, чтобы очистить Белый город, и пошли приступом к Китаю, и по Белому городу пошли очищать, и от Китая их отбили, и многих людей на приступе убили. А к Белому городу подошли и первым взяли немецкие острожки на Козьем болоте, и их перебили многих; потом же взяли Алексеевскую башню и Тресвятские ворота и литовских людей побили. И посадили по тому Белому городу по башням московских людей.

273. О посылке [послов] в Новгород.
Начальники же начали думать, что без государя быть нельзя, что [надо] избрать на Московское государство государя, и придумали послать в Новгород князя Ивана Федоровича Троекурова, да Бориса Степановича Собакина, да дьяка Сыдавного Васильева. У Заруцкого же с казаками была с боярами и дворянами лукавая мысль: хотели на Московское государство посадить Воренка Калужского, Маринкина сына; а Маринка в ту пору была в Коломне.

274. О приговоре всей земли и убиении Прокофия Ляпунова.
В тех же начальниках была [между собой] великая ненависть и гордость: друг перед другом честь и начальство получить желали, один другого не хотел быть меньше, всякому хотелось самому властвовать. Сей же Прокофий Ляпунов не по мере вознесся и гордостью был обуян.

Много отцовским детям позору и бесчестия делал, не только боярским детям, но и самим боярам. Приходили к нему на поклон и стояли у его избы много времени, [он] никакого человека к себе не пускал и многоукоризненными словами многих поносил, к казакам жестокость имел. За то на него была ненависть великая. Другой же начальник, Заруцкий, взял себе города и волости многие.

Ратные люди под Москвой помирали с голоду, [а он] казакам дал волю великую; и были по дорогам и по волостям грабежи великие. Против того Заруцкого от всей земли была ненависть великая. Трубецкой же между ними никакой чести не имел.

Ратные же люди видели их несогласие, и советовались дворяне и всякие служилые люди с казаками, и написали челобитную к ним, чтобы бояре пожаловали быть под Москвой, и были бы в совете, и ратных людей жаловали бы по числу и достоянию, а не через меру, и себе взяли вотчины и поместья по достоянию боярские, [тех бояр], которые сидят в Москве; всякий бы начальник взял [вотчины] одного какого-нибудь боярина, а дворцовые села и черные волости, и боярские поместья и вотчины [тех бояр], которые сидят в Москве, взять бы во дворец и тем бы кормить и жаловать ратных людей; между собой бы друг друга не упрекать тем, которые были в Москве и в Тушине, и про боярских людей, тех бояр, которые сидят в Москве, а ныне [они в казаках], чтобы о тех людях договор учинить; и о всяких и о многих людях в той же челобитной [было] написано.

Начальникам же двум, Трубецкому и Заруцкому, та челобитная не люба была. Прокофий же Ляпунов к их [дворян] совету пристал, повелел написать приговор. И с той же поры начали думать против Прокофия, как бы его убить. Начало убиения Прокофия была таково.

У [монастыря] Николы на Угреше Матвей Плещеев схватил казаков двадцать восемь человек и посадил их в воду. Казаки же их вынули из воды и привели в таборы под Москву. И был у казаков о том круг, и шумели на Прокофия, желая его убить. Прокофий же Ляпунов хотел бежать к Рязани.

Они же его догнали под Симоновым монастырем и его уговорили [остаться]. Он же пришел и встал в Никитском острожке ночевать. Наутро же к нему пришли всей ратью и его уговорили [вернуться]. И он пришел и встал по-прежнему.

Казаки же с той поры начали против Прокофия зло умышлять. К ним же пристали многие люди; и начальники их думу знали, написали грамоту от Прокофия по городам, что будто велено казаков по городам убивать, и подпись его подписали. И ту грамоту принес атаман Симонко Заварзин. И был у них круг великий, и за Прокофием посылали дважды.

Он же к ним не пошел. В третий раз к нему пришли Сильвестр Толстой да Юрий Потемкин и поручились, что ему отнюдь ничего не будет. Он же пришел в круг и многие прения с казаками вел.

Казаки же его не терпели, по повелению своих начальников его убили и дом его весь разграбили и многие станы подле него пограбили.

С ним же убили Ивана Ржевского. Иван же был ему недруг великий, а тут, видя его правду, за него встал и умер вместе с ним.

275. О приходе Пречистой Богородицы Казанской и о разорении монастырей.
Принесли из Казани образ Пречистой Богородицы, список с казанской иконы. Все служилые люди пошли пешие, тот же Заруцкий с казаками встретили [икону] на конях. Казаки же служилых людей ругали и поносили. Они же в великом ужасе были, ожидая от них себе такого же убийства, как [убили] Прокофия. Наутро же после прихода Пречистой пошли все в Новый Девичий монастырь.

В то же время пришла понизовая сила под Москву, и Новый Девичий монастырь взяли, и инокинь из монастыря в таборы вывели, и монастырь разорили и выжгли весь, стариц же послали в монастырь во Владимир. Многие же под тем монастырем дворяне и стольники искали сами смерти от казачьего насилия и позора, и многие были перебиты и от ран изувечены.

276. О смолянах и иных городовых дворянах.
Пришли же под Москву из Калуги смоляне, дорогобужане и вязьмичи и били челом начальникам об устроении, потому что бедны и разорены от литовских людей. Начальники же повелели смолян испоместить в Арзамасе, а вязьмичей и дорогобужан в Ярополче, и отпустили из Москвы. После того Заруцкий писал [о том], не повелел их [начальников] слушать, а из Ярополча казакам повелел выбить [вязьмичей и дорогобужан].

277. О взятии новгородском и о послах в Свитцкую землю.
В то же время пришел под Новгород воевода Яков Пунтусов с немецкими людьми и встал на Хутыни, от Новгорода в семи верстах.

В Новгороде был в ту пору боярин князь Иван Никитич Одоевский и воевода Василий Иванович Бутурлин. Грехов же ради наших и к разорению Новгородского государства, в воеводах не было радения, а у ратных людей с посадскими не было совета. Воеводы же иные пили беспрестанно, а Василий с немецкими людьми ссылался, и торговые люди возили к ним всякие товары. Василий же с ними встречался.

Немцы же, видя их слабость, пришли и встали на Колмове в монастыре. Тот же Василий и тут с ними съезды творил и пил с ними, а мысли их никто не ведал. В то же время был у немцев в плену человек Ивана Лутохина Ивашка Шваль, и обещался им, что введет их в город.

Во граде же в ту пору [была] стража по стенам плоха. Тот же Ивашка привел их ночью в город, в Чудинцовские ворота, и в город вошли, никто не видал.

Услышали же в ту пору, как начали сечь стражу по городу и по дворам; тот же Василий Бутурлин с ратными людьми, на Торговой стороне пограбив лавки и дворы, пошел из города вон, против немцев же никто не сопротивлялся.

Одни же померли мученической смертью, биясь за православную христианскую веру, голова стрелецкий Василий Гаютин, да дьяк Анфиноген Голенищев, да Василий Орлов, да атаман казачий Тимофей Шаров, а с ним сорок человек казаков, те померли вместе. Многим же немцы их прельщали, чтобы они сдались.

Они же отнюдь не сдались, все померли за православную веру. Протопоп же софийский Амос заперся на своем дворе со своими соратниками и бился с немцами много времени, и много немцев перебил. Немцы же ему много раз говорили, чтоб он сдался.

Он же отнюдь на их слова не склонился. Был же он в то время у митрополита Исидора в запрещении, митрополит же, стоя на городской стене и служа молебны, видя его крепкое стояние, простил и благословил его заочно, глядя на двор его.

Немцы же, видя такое же жесткое стояние, пришли всеми людьми и зажгли у него двор, и сгорел он со всеми, ни одного живым не взяли. Митрополит же Исидор и боярин князь Иван Никитич Одоевский, видя, что отнюдь никого в городе не осталось из ратных людей, послали к воеводе Якову Пунтусову и начали с ним уговариваться. Новгородцы у него просили на Новгородское государство королевича Филиппа.

Он же им обещал дать, и поцеловали новгородцы королевичу крест, а Яков им поцеловал крест на том, что Новгорода не разорит. И пустили его в каменный город. Василия же Бутурлина все имущество разыскали и послали к нему на Бронницы.

Он же в ту пору стоял на Бронницах. Дворяне же новгородцы, услышав, что поцеловали крест, поворотились в Новгород и целовали все крест королевичу, а Василий Бутурлин пошел под Москву, а Леонтий Вельяминов пошел на Романов и многие уезды опустошил.

Новгородцы же послали в Свию за королевичем послов: юрьевского архимандрита Никандра и из всех чинов лучших людей. А от Московского государства и всей земли отлучились.

278. О разъезде ратных людей из-под Москвы.
Под Москвой же было нестроение великое и ратным людям от казаков гонение и утеснение, наибольше же от понизовых казаков; и царя Василия позорили и ругали. Ратные люди не могли терпеть ругань на своего государя и себе нестерпимого позора, отошли все от Москвы.

279. О взятии Козельска.
В то же время пришли черкасы на Украйну, и град Козельск взяли приступом, и многих людей перебили и в плен взяли.

280. О первом приходе гетмана под Москву.
Пришел же под Москву гетман Хоткеев, желая разорить таборы, пришел же прямо от Андроньева монастыря к таборам. Преблагой Бог не пожелал окончательно погубить православных христиан, дал Бог храбрость московским людям: выйдя из таборов, от таборов отбили [литовских людей] прочь и многих людей убили. Гетман же, от Москвы отойдя, встал в селе Рогачове и тут зимовал.

281. О Сидорке, Псковском Воре.
Грехов ради наших Бог попускает, а враг действует; неведомо от кого было царское имя поругано; пришел в Ивангород из Москвы из-за Яузы дьякон Матюшка и назвался царем Дмитрием. Ивангородцы же, врагом наученные, взяли себе его царем и крест ему целовали. И, собравшись, пошел к Пскову. Псковичи же, также врагом наученные, его приняли и крест ему целовали.

И в Пскове будучи, [Вор] многие беды делал, и послал под Москву атамана казачьего Герасима Попова с товарищами, и написал грамоты, что он жив и ныне во Пскове. Под Москвой же воеводы и казаки поцеловали тому Вору крест. Которые же были под Москвою дворяне, не хотели крест тому Вору целовать.

Они же [казаки] хотели их перебить и иных насильно к кресту привели, а иные из-под Москвы бежали. Из-под Москвы же послали в Псков главных воровству начальников Ивана Глазуна Плещеева да Казарина Бегичева, а с ними казаков многих людей.

282. О посте.
Хочу же вам поведать тайну сию, неведомо, от Бога или от человека, а в забвении положить не смею, видя такую к Богу веру и пост. Яко же в древности в Ниневии, великом граде, прорек [людям] пророк Иона: «Если не покаетесь, — говорил, — то все погибнете».

Царь же ниневийский, сняв с себя одеяние царское, облачился в рубище, также и все люди постились три дня и три ночи, старые и юные, и скоту не давали есть. Господь же наш Иисус Христос, видя их обращение к себе и покаяние чистое, помиловал их. Так же и в Московском государстве был пост три дня и три ночи, не только что старые и юные, но и младенцам, которые у сосцов материнских, не давали есть, так что многие младенцы помирали с того поста. О сем же посте, как начали поститься, так расскажу.

Было [это] в лето 7120/1612 году, стояла под Москвою вся рать Московского государства на очищение Московскому же государству. Явился же в полках свиток, неведомо откуда взявшийся.

В том списке написано так. Был в Нижнем Новгороде муж, именем Григорий, и спал он на одре своем, и видел видение страшное. В полуночи видел, как верх с дома его снялся, и видит он идущий с небес в дом свет сильный.

И сошли с небес два мужа: один, придя, сел на грудь ему, другой же стоял у главы его.

Сказал же предстоящий муж: «Господи! Что сидишь, а не поведаешь ему?»

Он же начал ему говорить: «Если сии люди по всей Русской земле покаются и начнут поститься и попостятся три дня и три ночи, и не только старые и юные, но и младенцы, то Московское государство очистится».

Сказал же Ему предстоящий муж: «Господи! Если очистится Московское государство, как дать им царя».

Отвечал же ему снова: «Поставят храм новый у Троицы на рву и положат хартию на престоле; на той же хартии будет написано, кому у них быть царем».

Сказал же Ему предстоящий муж: «Господи! Если не покаются и поститься не начнут, что с ними будет».

Отвечал сидящий муж предстоящему: «Если не покаются и поститься не начнут, то все погибнут и царство все разорится».

И сказав то слово, невидим стал, и дом его опять покрылся, тот же Григорий был в великом ужасе. От того же писания и пост начался. В Нижнем же того отнюдь не было и мужа Григория такого не знали, и посту в Нижнем не было. Нижегородцы же тому дивились, откуда то взялось; но все же я написал о сем, а не мимо прошел.