Книга называемая Новый летописец

60.
Того же году, после Великого дня, не венчавшись еще царским венцом, пошел [Борис] в Серпухов против крымского царя со всеми ратными людьми; пришел в Серпухов, и повелел со всей земли боярам и воеводам с ратными людьми идти в сход, и подавал ратным людям и всяким [другим] в Серпухове жалование и милость великую. Он же, видя от него милость, возрадовались, ожидая и впредь себе от него такое жалование.

61. О приходе из Крыма послов московских.
Пришли из Крыма посланники Леонтий Лодыженский с товарищами и возвестили ему [Борису], что царь крымский с ним замирился и прислал к нему послов своих.

62. О послах крымских.
Пришли же крымские послы, и поставили их от стана в семи верстах. А сам царь Борис стоял не в Серпухове, а на лугах у Оки реки; той же ночью повелел [Борис] ратным людям стрелять по всем станам, и была стрельба всю ночь, ни на один час не умолкая.

И на память святых апостолов Петра и Павла были послы у государя; и поставили пеших людей с пищалями от стана государева до станов крымских на семи верстах, а ратные люди ездили на конях. Послы же, видя такое множество войска и слыша стрельбу, ужаснулись и пришли к царю, и едва посольство могли править от такого великого ужаса. Царь же Борис послов пожаловал своим великим жалованием и отпустил их с великой честью к царю крымскому; и послал с ними своих посланников, и к царю послал свои государевы дары многие.

63. О приходе царя Бориса из Серпухова к Москве.
По отпуске же крымских послов [Борис] отпустил воевод своих по украинским городам для бережения от прихода татарского; а новгородскую и казанскую и всех понизовых городов рать и всяких ратных людей распустил; а сам пошел к Москве, и пришел к Москве в тот же день после Петрова дня.

64. О побитии Кучума.
В то же лето повелением его [Бориса] в Сибири из Тарского города ходили воеводы и головы за царем Кучумом, и сошлись [с его войском], и на станах побили [Кучума] наголову, и взяли его восемь цариц да трех царевичей, да большой полон. Царь же Кучум ушел с небольшим отрядом. С царицами же и с царевичами [воеводы] прислали [посланцев] к Москве, царь же Борис тех посланников пожаловал великим жалованием, а к воеводам послал с золотыми; цариц и царевичей повелел беречь и давал им корм великий, чтобы им никакой скудости не было.

65. Царство царя Бориса.
В лето 7101/1598 году, на сам Семенов день, венчался царь Борис царским венцом в соборной церкви Успения Пречистой Богородицы, а венчал его патриарх Иов и все [духовные] власти московские, а золотыми в дверях его осыпал боярин князь Федор Иванович Мстиславский. Царь же Борис три дня пировал и жаловал многих великих людей: многим дал боярство, а иным окольничество, и иным думное дворянство, а детей их многих [жаловал] в стольники и в стряпчие и давал им жалование великое, объявляясь всем добр.

66. О поставлении сибирского града Мангазеи.
В ту же зиму послал [царь] в Сибирь воевод своих и повелел поставить град Мангазею, а ставил город князь Василий Масальский Рубец.

67. О походе на Осифов монастырь.
В ту же зиму, в Великий пост, ходил царь Борис с сыном своим с царевичем Федором на Волок Ламский в Осифов монастырь молиться.

68. О приезде к Москве королевича Густава Свицкого.
Пришел к Москве служить свицкий королевич Густав. Царь же Борис, подавая ему честь большую, повелел встречать [королевича] боярам своим; и повелел ему быть у себя государь у стола, и сидел [королевич] с царем Борисом и с царевичем за одним столом, только блюда были разные, пожаловал его [царь] великим жалованием. И дал ему в удел город Углич и отпустил его на Углич с великой честью; немцев же, которые с ним приехали, пожаловал многим своим государевым жалованием и отпустил их на Углич с ним же.

69. О царе касимовском Бурмамете.
По поставлении своем на царство пожаловал [Борис] царевича Казачьей орды Бурмамета, посадил его на царство Касимовское и дал ему город Касимов с волостями и со всеми доходами.

70. О ссоре /пущенной/ царем Борисом между ногайскими людьми.
Услышав, что в Ногайской орде умножились люди и живут между собой в совете, он же [царь Борис], боясь того, что Астрахани от них быть в утеснении и [боясь] прихода их на Московское государство с войною, повелел астраханским воеводам их ссорить. И была между ногаями война великая, друг друга побивали, и многие улусы запустели, а Казыев улус чуть ли не весь запустел, и от той войны оскудели так, что отцы детей своих продавали в Астрахани.

71. О доносах холопов на бояр.
Искони же враг наш дьявол, не желая добра роду христианскому, приводя его к последней погибели, вложил в мысль царю Борису — захотелось ему в Московском государстве все ведать, чтобы ничто от него утаено не было; и помышлял о сем много, как бы то и от кого узнавать, и положил мысль свою на том, что кроме холопей боярских узнавать не от кого, и повелел тайно научить доносить на боярина князя Федора Шестунова человека его Воинка.

Тот же Воинко пришел доносить на государя своего. Царь же тому боярину, на виду у людей, сперва никакого зла не сделал, а того Воинка пожаловал, велел ему объявить о своем государевом жаловании перед Челобитенным приказом на площади, перед всеми людьми, и дал ему поместье, и повелел служить в городовых детях боярских.

Люди же боярские со всех дворов, видя такое жалование к тому Воинку, начали умышлять на своих господ, и сговаривались человек по пять или шесть, один шел доносить, а другие были свидетелями и ему потакали. Люди же боярские, которые не хотели душ своих отдать на дно адское и государей своих не хотели видеть в крови, в погибели и разорении, против доносчиков противились и за государей своих стояли, и они же, бедные, мучимы были: пытали их, и огнем жгли, и казнили, а иным языки резали, иных по темницам сажали.

Они же крепились и не посягали против государей своих. Государи же их за их терпение воздавали им многую свою любовь, а тех же доносчиков царь Борис жаловал своим великим жалованием, иным давал поместья, а иным жаловал из казны, а более всех жаловал людей Федора Никитича Романова и его братьев, за то, что они на господ зло умышляли.

И от тех наветов в царстве была великая смута, друг на друга люди доносили, и попы, и чернецы, и пономари, и просвирницы. Да не только эти люди, но и жены на мужей доносили, а дети на отцов, и от такого ужаса мужья от жен своих таились. И в тех окаянных доносах много крови пролилось неповинной: многие от пыток померли, иных казнили, иных по темницам рассылали, дома разоряли; ни при каком государе таких бед никто не видел.

72. О Федоре Никитиче с братьями.
Царь же Борис, помышляя себе, что извел царский корень, повелев убить царевича Дмитрия, а потом и государь царь Федор Иванович преставился, желая царских последних родственников извести: братьев царя Федора Ивановича Федора Никитича с братьями, а родство их ближнее — царица Анастасия да Никита Романович от единых отца и матери; от царицы Анастасии Романовны царь Федор Иванович, а от Никиты Романовича — Федор Никитич с братьями.

Царь же Борис не мог их видеть, желая оставшийся царский корень извести, и многих подучал людей их на своих господ донести; и по тем доносам хватал у них [Романовых] людей многих, которые за них стояли, и пытал их разными пытками; они же на государей своих ничего не говорили, терпели за своих государей в правде, не ведая за государями своими ничего [худого].

Потом же вложил враг [умысел] в раба в Александрова человека Никитича во Второго Бартенева. Тот же Второй был у Александра Никитича казначеем и замыслил, яко же в древности окаянный Яким Кучкович умыслил на государя своего на князя Андрея Боголюбского и пришел к братии своей со словами: «Идем, убьем государя своего, князя Андрея», — так и свершилось; так же и сей окаянный Второй пришел тайно к Семену Годунову и возвестил ему: «Что царь повелит сделать над государями моими, то и сотворю».

Семен же был рад и возвестил [о том] царю Борису. Царь же Борис повелел сказать ему [Второму] о своем великом жаловании. Семен же, замыслив со Вторым, положил всякое коренье в мешки и повелел ему положить [мешки] в казну Александра Никитича. Тот же Второй сотворил это и пришел доносить на государя своего, и про то коренье возвестил. Царь же Борис послал окольничего Михаила Салтыкова с товарищами и повелел расследовать [это дело].

Тот же окольничий Михаил поехал с тем Вторым и мешки с кореньем взял, иного ничего не искал, зная, что в доме ничего неправедного нет; и привезли те мешки на двор к патриарху Иову, и повелел [Михаил Салтыков] собрать всех людей, и то коренье из мешков повелел выложить на стол, будто то коренье найдено у Александра Никитича, и того доносчика Второго поставили тут в свидетели.

Тут же привели и Федора Никитича с братьями. Они же пришли, как агнцы непорочные к закланию, лишь возлагая упование на Бога и не боясь ничего, потому что не ведали за собой никакой вины и неправды. Бояре же многие на них как звери пыхали и кричали. Они же им не могли отвечать из-за такого многолюдного шума.

Федора же Никитича с братьями отдали приставам и повелели их заковать; родственников же их: князя Федора Шестунова и молодых Сицких и Карповых отдали приставам же. За князем Иваном Васильевичем Сицким послали в Астрахань и повелели его привести в Москву с княгиней и сыном, заковав.

Людей же их [Романовых], которые за них стояли, схватили. Федора же Никитича с братьями и с племянником с князем Иваном Борисовичем Черкасским не единожды приводили к пытке. Людей же их, рабов и рабынь, пытали различными пытками и подучали, чтобы они на своих государей говорили. Они же отнюдь не помышляли ничего злого и помирали многие на пытках, и на государей своих не клеветали.

Царь же Борис, видя их неповинную кровь, держал их в Москве за приставами много времени; и, замыслив привести их к кончине, с Москвы разослал по городам и монастырям. Федора же Никитича послал с Ратманом Дуровым в Сийский монастырь и велел там постричь [в монахи].

Он же, государь [Федор Никитич], неволей был пострижен, но волей и с радостью великой и чистым сердцем ангельский образ воспринял, и жил в монастыре в посте и в молитве. Александра Никитича с Леонтием Лодыженским сослал к Студеному морю к Усолью, называемому Луда; там его заточили в темницу; и по повелению [царя] Леонтий там его удушил, а погребен [Александр Никитич] был на Луде.

Михаила же Никитича Романова с Романом Тушиным [царь] сослал в Пермь Великую, и повелел ему сделать тюрьму от города в семи поприщах; и там [Михаила Никитича] удавили, и погребен он там в пустынном месте, а над гробом его выросли два дерева, называемые кедры: одно дерево в головах, а другое в ногах.

Ивана же Никитича сослал в сибирский город Пелым с Смирным Маматовым; да к тому же Смирному послал Василия Никитича с сотником стрелецким с Иваном Некрасовым. Там же Василия Никитича удавили, а Ивана Никитича морили голодом; Бог же, видя его правду, душу его укрепил.

Зятя же их [Романовых] князя Бориса Камбулатовича с княгиней и с детьми, детей Федора Никитича Михаила Федоровича с сестрою и тетку их Анастасию Никитичну и семью Александра Никитича [царь] послал на Белоозеро и посадил их в тюрьму, а сына князя Бориса Камбулатовича князя Ивана сослал в тюрьму в Яранск.

Князя Ивана [Васильевича Сицкого] [царь] послал с Тимохой Грязным в Кожеозерский монастырь, а княгиню в пустынь, и повелел их там постричь, да удавили их обоих в том же месте.

Федорову же жену Никитича Оксинью Ивановну послал в Заонежские погосты, и посадили ее в тюрьму и морили голодом. Бог же, видя ее правду и неповинное ее терпение, душу в ней укрепил.

Родичей же их, Репниных, и Сицких, и Карповых, [царь] разослал по городам и темницам; вотчины их и поместья все велел раздать в раздачу, а имущество их и дворы повелел распродать, а деньги взял себе. Вскоре после их разорения [царь] повелел Ивана Никитича, и князя Ивана Борисовича, и сестру Федора Никитича, и детей, и сноху его перевести в их вотчины, в Юрьевский уезд, в село Клины, а велел быть у них приставам Давыду Жеребцову да Василию Хлопову, и тут они были до смерти царя Бориса.

А Сицких из тюрьмы выпустил и велел им быть в понизовых городах воеводами. А князя Бориса Камбулатовича на Белоозере в темнице не стало, а сына князя Ивана Сицкого, князя Василия, повелел [царь] привести к Москве; и его по дороге, в телеге, уморили. Те же окаянные люди доносчики все пропали: друг друга изрезали, а иные по дорогам побиты были; все без покаяния померли за свое окаянство и неправедные дела и за неповинную кровь.

73. О завершении [строительства] града Смоленска.
Град же Смоленск завершен был при Борисе, а делали его всеми городами Московского государства. Камень возили из всех городов, а камень брали, приезжая из городов, в Старице да в Рузе, а известь жгли в Вельском уезде, у Пречистой в Верховье.

74. О послах литовских, о Сапеге.
Пришли к царю Борису из Литвы великие послы Лев Сапега с товарищами [просить] о мирном постановлении. Царь же Борис им воздал великую честь, и ездили на переговоры многое время, и едва условились о мирном договоре, и взяли перемирие на двадцать лет.

После же заключения мира [послы] были у стола государева, и государь их пожаловал своим государевым великим жалованием и отпустил их к Жижиманту королю польскому. При тех же послах были иноземцы, служившие в Московском государстве; при после в палате царевич Арабланекаибулин, царевич Казачьей орды Урмамет, царевич сибирский Маметкул, ротмистры литовские и немецкие и поручики.

И многие немцы и поляки стояли в сенях у Грановитой палаты: немцы в немецком платье, а поляки в литовском платье. Послы же, видя их, что пожалованы у государя, держали злобу великую в Москве на Московское государство, так и сделалось впредь над Московским государством разорение от них.

75. О поставлении Борисова города.
Послал же царь Борис на поле ставить город Борисов окольничего Богдана Яковлевича Вельского да Семена Ольферьева, да с ними послал многих людей всяких и на поселение послал казаков и стрельцов и посадских людей.

Богдан же, человек богатый, пошел на строительство города с великим богатством и всякого запаса взял с собой много, и пришел на то городище, и град начал делать сперва своим двором, и сделал своими людьми башню и стены, и укрепил великой крепостью.

Потом же, по тому образцу, повелел и всей рати делать, и вскоре сделали весь град, и укрепили его всякой крепостью. Ратных же людей [Богдан] поил и кормил каждый день, и бедным давал деньги, и платье, и запасы. Пошла же на Москве про него от ратных людей хвала великая о его добродетели.

Царь же Борис исполнился ярости и послал [за Богданом], велел его схватить и повелел его позорить там же многим позором, и сослали его с Москвы на Низ в тюрьму. Вотчины же и поместье велел взять на себя, а имущество его повелел распродать, а деньги взял себе.

Дворян же старых, которые были с ним [Богданом], а на него не посягали, Афанасия Зиновьева с товарищами, также повелел [царь] разорить.

76. О послах московских в Литву.
Послал в Литву царь Борис послов своих для заключения мирного договора, боярина Михаила Глебовича Салтыкова да Василия Осипова сына Плещеева; с ними же послал дворян десять человек — Михаила Самсонова сына Дмитриева с товарищами. А сам пошел в Можайск молиться, и в Боровск, и был в своем селе Борисове на Вяземе, и тут пировал много дней. Послы же заключили перемирие и пришли к Москве.

77. О меженине, и море, и голоде.
Наводит Бог, грехов ради наших, приводя нас к покаянию, мы же его наказания ни во что не ставим, за то навел на нас Бог голод великий: были дожди великие все лето, хлеб же рос; и когда уже [пора пришла] хлебу наливаться, он незрелый стоял, зелен как трава; на праздник же Успения Пречистой Богородицы был мороз великий и побил весь хлеб, рожь и овес.

И в том же году люди еще питались, терпя нужду, старым и новым хлебом, а рожь сеяли, чаяли, что взойдет; а весной сеяли овес, тоже чаяли, что взойдет. Тот же хлеб, рожь и овес, ничего не взошло, все погибло в земле. Был же на земле голод великий, так, что не купить и не добыть [хлеба].

Такая была беда, что отцы детей своих бросали, а мужья жен своих бросали же, и умирали люди, яко и в прогневание Божие, в моровое поветрие так не умирали. Был же тот голод три года. Царь же Борис, видя такое прогневание Божие, повелел мертвых людей погребать в убогих домах, и учредил к тому людей, кому трупы собирать.

78. О каменном деле в меженину для пропитания.
Видя же царь Борис такое Божие прогневание, повелел вести большое каменное строительство, чтобы людям питаться [от этого]; и сделали каменные большие палаты на взрубе, где были хоромы царя Ивана.

79. О послах к Москве из разных земель.
Пришли же к Москве послы кизылбашские и принесли от шаха многие дорогие изукрашенные дары, прежде же таких даров не присылали. Царь же Борис воздал им великую честь и отпустил их, а с ними послал послов своих со многими дарами. Приходили же англинские послы со многими же дарами, и послы папы римского, просились [пройти] через государеву землю в Кизылбаши. Царь же сделал по воле их и повелел пустить их через свою государеву землю водным путем.

80. О послах в Крым.
Послал в Крым царь Борис послов своих князя Федора Борятинского [с товарищами]. Он же был в Крыму, и делал все от гордости, и едва мирного постановления не нарушил. И отпустили его [из Крыма] к Москве, и писали к царю Борису [жалуясь] на него. Царь же Борис положил на него опалу, а в Крым послал князя Григория Волконского с товарищами.

81. О раке чудотворца Макария Калязинского и о [царском] походе.
Царь же Борис повелел сделать раку серебряную Макарию Калязинскому чудотворцу, и ту раку послал, а сам пошел молиться с царицей и детьми. И пришел в Калязин монастырь, и повелел петь молебны; многоцелебные мощи его, чудотворца, положил в раку серебряную, а сам пошел к Москве, а шел на Переславль Залесский.

Навстречу же ему послали [вестника] послы из Крыма, князь Григорий Волконский [с товарищами], и сказали, что с царем [крымским] мирное постановление утверждено по-прежнему. Царь же Борис посла князя Григория пожаловал великим жалованием, повелел ему отдать старинную его вотчину на реке Волконе, а сам пошел к Москве наспех, а шел на Подсосенки, а к Троице в ту пору не заходил.

82. О послах в Датцкую землю, о королевиче Егане.
Посылал царь Борис в Датцкую землю дьяка Афанасия Власьева просить у короля датцкого брата его Мафедориковича, чтобы отпустил его в Московское государство, а он [царь] за него даст дочь свою царевну Аксинью. Король же повелел брату своему. Еган же королевич был рад, не чая себе погибели, но чая жизни, а он пришел к Москве к концу своему.

Король же Афанасия отпустил к Москве вскоре, а королевича стал отпускать на Ивангород на кораблях. Афанасий же пришел вскоре к Москве и возвестил про него [королевича] царю Борису. Царь же Борис очень обрадовался, и послал тотчас на встречу [королевича] бояр Михаила Глебова сына Салтыкова, да того же Афанасия Власьева, и повелел им его принять с великой честью.

Они же пришли в Ивангород, и сотворили все по велению Бориса, и пошли к Москве. Царь же Борис посылал к нему [королевичу] многих спрашивать о его здоровье, а иных с дарами.

Пришел же [королевич] под Москву, он [царь] же повелел его встречать всем людям с великой честью, и повелел ему быть у себя у стола, и, видя его красоту, и разум, и мужество, был рад и пировал с ним, и очень полюбил его, и возжелал отдать за него дочь свою, а сам пошел молиться к Живоначальной Троице, а у королевича оставил бояр и повелел ему честь воздать большую.

Люди же все Московского государства, видя прирожденного государского сына, очень любили его всей землею. Дошло то до царя Бориса, что его [королевича] любят всей землею. Он же ярости наполнился и зависти, и мыслил, что после смерти его не посадят сына его на царство, и начал королевича не любить, и, не пощадив дочери своей, повелел Семену Годунову над ним [королевичем] промыслить.

Тот же боярин Семен Годунов, не боясь праведного суда Божия, начал окаянный удумывать. Королевич же впал в болезнь и прислал за докторами. Доктора же были у того боярина Семена в [Аптекарском] приказе. Он же их послал. Доктора же его [королевича] смотрели и, придя, возвестили Семену, что можно помочь. Он же на них посмотрел свирепым оком, и ничего им не сказал.

Они же то провидели, что неугодно [излечить королевича]. Королевич же и умер не крещен [в православие]. Царь же Борис повелел его похоронить по их вере, и погребли его в слободе в Кукуе у церкви немецкой; его же повелел [царь] провожать до церкви и погребать боярам и стольникам и всяких чинов людям. Бояр же королевичевых и всех его людей [царь] отпустил в свою землю.

83. О посылке и о побоище на Тарках.
Посылали к царю Борису грузинские цари, что им утеснение великое [творят] черкесы горские, [с тем] чтобы их царь пожаловал, велел оборонить.

Царь же Борис, радея о чужих землях, а того не ведая, что будет с его государством, послал воевод своих окольничего Ивана Михайловича Бутурлина с товарищами, три полка, и велел поставить три города в Шевхальской земле: один город в Тарках, другой в Таркалах, третий в Андреевой деревне.

А послал с ними рать многую. Они же пришли и поставили три города. Черкесы же, видя себе утеснение, послали к турскому царю за помощью. Царь же турский дал им людей в помощь. Они же пришли великой ратью и те города осадили.

Воеводы же, Иван Михайлович с товарищами, призывая Бога в помощь, сидели крепко и с ними бились, и много их, поганых, побили.

Видя же поганые крепкостоятельство московских людей, приезжали к ним с лживыми речами, [говоря]: «Покиньте нашу землю и идите совсем, куда хотите».

Тот же храбрый и мужественный воевода Иван Михайлович Бутурлин, не желая в старости своей от храбрости отступить и не желая объявить тайный государев наказ, крепко бился с ними.

Те же поганые беспрестанно к нему приступали и говорили: «Пойдите отсюда, куда хотите».

Тот же Иван Михайлович, видя изнеможение свое, объявил всем государев наказ. Они же [ратные люди] на него досадовали. Он же с погаными заключил договор и взял у них шерть по их вере, чтобы их выпустить совсем. Они же, черкесы, шертовали лживо, и, выпустя в степь, напустились на них.

Он же [Бутурлин] стал с ними биться и стоять крепко, яко взявшись за руки, секлись. Сын его, крепкого воеводы, Федор Иванович Бутурлин, был молод и красив лицом, бился мужественно, [так] что все поганые дивились.

Его же прежде всех убили. Сей же храбрый воевода мужественный Иван Михайлович Бутурлин да князь Владимир Иванович Бахтеяров и все воеводы и ратные люди на том стали, что ни одному человеку живому в руки не даваться, и бились с ними так, что все поганые дивились их мужеству и храбрости.

Многих же побили, иные от ран изнемогли, и тут их всех поганые перебили. Единых лишь смогли немногих взять, изнемогших от ран: воеводу князя Владимира Ивановича Бахтеярова, да Иванова сына Михайловича Бутурлина Петра, да голов Афанасия Благова, да Смирнова Маматова.

Сей же окаянный Смирной у них обусурма-нился. Побили же на том бою воеводу Ивана Михайловича Бутурлина, да воеводу Осипа Плещеева с двумя сыновьями Богданом и Львом, да воеводу Ивана Осиповича Полева, да голов письменных Калинника Зюзина, Демида Черемисинова, Ивана Исупова, и иных городов сотников, и атаманов, и казаков. Всех же побили на том бою больше 7000 [человек], кроме боярских людей.

Товарищ же их князь Владимир Масальский отошел с небольшим отрядом, и пошел на Койсу, с запасом; Петр Головин тут стоял с запасами, дожидаясь известия от них. А в ту пору на Койсе был воевода князь Владимир Долгорукий. Воеводы же, видя над собой такую погибель, убоялись: город Койсу сожгли, а сами отошли на Терек.

Того же князя Владимира [Бахтеярова] с товарищами взяли у царя турского в Кафе, сидевших в тюрьме; а князя Владимира [Долгорукова] с товарищами [царь] пожаловал и отпустил их на Терек. Того же бусурманина Смирнова [Маматова], узнав, что он обусурманился, повелел [царь] мучить разными муками, а напоследок же его, окаянного, повелел обдать нефтью и повелел сжечь. Тут окаянный и скончался.