Книга называемая Новый летописец
84.
В лето  7112/1603 году преставилась благоверная царица и великая княгиня царя Федора Ивановича, во инокинях Александра; погребена была на Москве в девичьем монастыре Вознесения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, где прежние царицы погребены.
85. О разбойниках и о посылке против разбойников.
Как и в древности, враг наш дьявол, не желая видеть род человеческий в добре, вложил в людей лукавство, которое именуется лихоимством, и многих людей ввел в пагубу. В то время умножились разбои в земле Русской так, что не только по пустынным местам проезду не было, но и под Москвой были разбои великие.

Царь же Борис, видя такое в земле нестроение и кровопролитие, много раз посылал [войска] на них [разбойников]. Они же, разбойники, как звери зубами своими скрежещут на человека, противились посланным [войскам], и ничего им не могли сделать.

Они же, воры, вконец православных христиан рубили и грабили. У них же, воровских людей, [был] старейшина в разбойниках, именем Хлопко. Царь же Борис, слышав, что ничего им не [могли] сделать, сильно опечалился, и призвал к себе бояр, и возвестил им [об этом], и думал с ними, как тех разбойников переловить. Бояре же придумали послать на них воевод с многой ратью.

Царь же Борис послал на них окольничего своего Ивана Федоровича Басманова, а с ним многую рать. Они же пошли и сошлись [с разбойниками] под Москвой. Разбойники же с ними бились, не щадя голов своих, и воеводу Ивана Федоровича Басманова убили. Ратные же, видя такую от них над собою погибель, что убили у них разбойники воеводу, начали с ними биться, не щадя живота своего, и едва смогли их, окаянных, осилить, и многих их перебили: они же живыми в руки не давались; а иных и живых взяли.

И того же вора, их старейшину Хлопка, едва смогли живым взять, потому что [он] изнемог от многих ран; а иные [воры] ушли на Украйну, и там их всех, воров, поймали, и всех повелел [царь] перевешать. Воеводу же Ивана Басманова повелел царь Борис похоронить честно у Троицы в Сергиевом монастыре.

86. О настоящей беде Московскому государству, о Гришке Отрепьеве.
Премилостивый же, прещедрый человеколюбец Бог наш, не хотя создание Свое до конца истребить, видя в человеке поползновение к греху и того ради всячески отвращая нас и отводя от подобных постыдных деяний, многие различные беды и напасти посылает на нас и грозными знамениями яростно устрашает нас и заповедует нам с милостивым наказанием. Были же на нас беды многие: многие пожары, и многие нашествия иноплеменных, и многие глады и смертоносные язвы, и между собой нестроение.

Потом же всех бед нам [наказание] горчайшее, прекратил Бог у нас царский корень. Мы же, грешники, сие наказание Божие ни во что не поставили, но еще больше ко своим злым делам уклонились, зависти и гордости не лишились, но в еще большую пагубу впали.

Бог же, видя наше неисправление, навел, грехов ради наших, наибольшую из всех бед беду, по пророческому слову: «Если какая земля праведна перед Богом, поставляет им [Бог] царя и судью праведных и всякое подает благодеяние; а если какая земля погрешит перед Богом, поставляет им [Бог] царя и судью неправедных и наводит на ту землю все злое».

Как и в древности навел Бог окаянного Святополка на Русскую землю и на убийство братьев своих, так и на нашу православную христианскую землю, на Московские государство, навел [Бог] сего окаянного Гришку, так как желал Бог нас наказать не царями и королями и не хотел отомстить за праведную кровь царевича Дмитрия никакими ордами, но взял в Русской земле прах от земли, сего окаянного чернеца Гришку.

О нем же начнем говорить далее. В пределах московских есть город Галич. В нем же живут в имениях своих множество воинов. Среди тех галичан жил сын боярский по имени Замятия Отрепьев. У него же было два сына: Смирной да Богдан.

У того же Богдана родился сын Юшка. И когда он подрос, отдали его в Москву на учение грамоте. Грамота же ему далась не от Бога, но дьяволу сосуд содеялся, и был [он] грамоте весьма горазд, и в молодости постригся [в монахи] в Москве, не ведаю где, и пришел в Суздаль, в Спасо-Евфимьев монастырь.

Архимандрит же Левкий, видя его юный возраст, отдал его под начал духовному старцу. Он же жил в том монастыре год, и из того монастыря ушел и пришел в монастырь Спасский на Куксу, и жил там двенадцать недель. И, услышав о деде своем Замятие, что тот постригся в Чудовом монастыре, пришел в Чудов монастырь, и в Чудове монастыре жил и был поставлен в дьяконы.

Патриарх же Иов, слышав о нем, что он научен грамоте, взял его к себе к книжному письму. Он же жил у патриарха и начал составлять каноны святым. Ростовский же митрополит Иона, видя его у патриарха, возвестил патриарху, что сей чернец дьяволу сосуд будет.

Патриарх же не поверил ему. Он же [чернец Гришка], окаянный, живя у патриарха в Чудовом монастыре, многих людей вопрошал об убиении царевича Димитрия и проведал об этом подробно.

От многих же чудовских старцев слышал [я], что [Гришка] в шутку говорил старцам: «Царь буду на Москве».

Они же на него плевали и смеялись. Тот же преждереченный митрополит ростовский возвестил самому царю Борису, что сей чернец самому сатане сосуд.

Царь же Борис, услышав такие слова, повелел дьяку Смирному Васильеву послать его [Гришку] на Соловки под крепкое начало.

Тот же Смирной сказал [об этом] дьяку Семейке Евфимьеву. Тот же Семейка был Гришке родственник и молил Смирного, чтобы его сослал не сразу, а хотел о нем хлопотать.

Дьявол же его [Гришку] укрывал: положил Смирному [это дело] в забвение, и [тот] царский приказ позабыл. Он же, Гришка, узнав об этом, побежал из Москвы, и прибежал в галичский монастырь, к [преподобному] Якову на Железный Борок, и, немного пожив тут, ушел в Муром, в Борисоглебский монастырь, а в Борисоглебском монастыре строитель дал ему лошадь и отпустил его.

Он же, Гришка, пошел на Северщину, и пришел в Брянск, и в Брянске сошлись с ним такие же воры чернецы Мисаил Повадин с товарищем. С ними же [Гришка] соединился и пошел в Новгородок Северский в Спасский монастырь, и тут пожил немного.

Тот же окаянный Гришка жил у архимандрита в келии, и отпросился у архимандрита с теми же окаянными старцами в Путивль, сказав, что: «Есть де у меня в Путивле, в монастыре, родня». Архимандрит же [об обмане] не догадался, и отпустил их в Путивль, и дал им лошадей и провожатого.

Он же, окаянный Гришка, написал память: «Аз есмь царевич Димитрий, сын царя Ивана; как буду на престоле отца своего в Москве, и я тебя пожалую за то, что ты меня принял в своей обители».

И ту память оставил у архимандрита в келии. Они же, окаянные чернецы, пошли в путь и, придя к пути на Киев, поворотили на ту дорогу.

Тот же провожатый им говорил: «Сие путь к Киеву, а не к Путивлю».

Они же его от себя отогнали, [говоря]: тот путь знает Мисаил Повадин. Тот же провожатый пришел и возвестил обо всем по порядку архимандриту. Архимандрит же о том весьма оскорбился, и, придя к ложу своему, увидел над изголовьем память.

Он же вынул ее и посмотрел, а в ней написано было преждереченное сего окаянного Гришки послание. Он же начал плакать, не ведая, что ему сделать, и положил на Бога упование, и о той памяти никому не возвестил. Тот же Гришка с товарищами пришли в Киев.

В Киеве же воеводствовал князь Василий Константинович Островской и держал православную веру крепко. Увидев их, был он рад и повелел тому Гришке служить у себя обедню. Он же [Гришка] ему полюбился, и послал его [князь] в Печерский монастырь и повелел его там покоить и беречь во всем.

Тот же Гришка жил в монастыре не по христианскому обычаю: всякую скверну творил и мясо ел. Видя его скверную жизнь, возвестили [от том] архимандриту; архимандрит же возвестил князю Василию. Князь же Василий, о том услышав, повелел его поймать и казнить.

Враг же его [Гришку] хранил, ведя его к последней погибели. Сведав о том, бежал [Гришка] из монастыря, и низверг с себя иноческий образ и облекся в мирское платье, и побежал к князю Адаму Вишневецкому в его город, был у князя Адама во дворе, среди простых людей.

87. О Гришке, как [он] обманом назвался царевичем, будто перед смертью.
Тот же окаянный Гришка дьяволом был научен: написал письмо о том, как преставился царь Иван, и как царевича Дмитрия царь Федор отпустил на Углич, и как повелел его Борис убить, и как будто его Бог укрыл; а вместо него будто бы убили угличского поповского сына, а его будто укрыли бояре и дьяки Щелкаловы по приказу будто отца его, царя Ивана, и как будто не могли его долее укрывать, и проводили его в Литовскую землю.

Сам же злодей, по дьявольскому наущению, лег, будто болен и едва может говорить. То же письмо хранил у себя тайно под постелью, и повелел призвать к себе попа, будто исповедаться, и злым лукавством приказал тому попу: «По смерти моей погреби меня честно, как царских детей погребают; и сей тайны тебе не скажу, а есть о всем том у меня письмо спрятано под моей постелью; и как отойду к Богу, и ты сие письмо возьми и прочти его тайно, никому же о том не говори: Бог уже мне так судил».

Поп же, услышав это, шел и возвестил князю Адаму. Князь же Адам пришел к нему сам и вопрошал его обо всем. Он же ничего ему не отвечал. Князь же Адам у него под постелью начал искать. Тот же будто противился, не хотя будто того свитка дать.

Тот же князь Адам взял у него силой и, посмотрев в тот свиток, впал в ужас, не ведая, что делать. И, не хотя это утаить, взял его [Гришку] и пошел с ним к королю на сейм. Король же его и вся рада расспрашивали; он же, злодей, рассказывал им [все то], как сущую правду; всех же больше за него ратовал Сердомирский воевода.

Король же Жижимонт и вся рада, не боясь праведного суда Божия и не помня крестного целования, на чем крест целовали в мирном постановлении, яко же и лукавый Витовт король преступил и разорил мирный завет, и шел и ратью взял псковские пригороды и волости и села повоевал, так и сей клятвопреступник Жижимант, король польский, и вся рада начали тому окаянному Гришке помогать: рать ему позволили нанять; а он, окаянный Гришка, им дал на том обещание, чтобы быть с ними в единой еретической латинской вере.

88. О посылке с Дона в Литву от казаков к Гришке Отрепьеву.
И уведали про него такие же воры собаки донские казаки, и послали к нему с Дона атамана Корелу, с ним же послали казаков и дары многие, и били ему челом, чтобы он не мешкал, шелна Московское государство, а они ему все рады. Те же окаянные поляки, видя приезд [людей] из Московского государства, ему наипаче начали помогать. Тем же казакам от царя Бориса было гонение великое: не пускали их ни в какой город, куда они ни придут, и их везде хватали и по темницам сажали. И они же пошли к нему, иное и поневоле, не имея себе пристанища нигде.

89. О том же Гришке Отрепьеве, как весть пришла из Литвы, и о море в Смоленске.
Пришла же весть царю Борису, что объявился в Литве царевич Дмитрий. Царь же Борис ужаснулся. В то же время было в Смоленске моровое поветрие, заставы же были от Смоленска по всему смоленскому рубежу.

Царь же Борис наипаче [их] повелел укрепить и прибавил [застав] до Брянска, чтобы никто из Литвы и в Литву не ходил, все укрывая, чтобы вести не было в Москве. Сам же послал лазутчика в Литву проведывать, кто он [самозванец] есть.

И пошли лазутчики, проведали про него и опознали его и, придя, возвестили царю Борису. Он же о том посмеялся, вспомнив, что хотел его сослать на Соловки, в заточение, и повелел к себе призвать преждеименованного Смирнова [Васильева], и вопрошал его о том окаянном Гришке.

Тот же Смирной как мертвый перед ним [царем] стоял и ничего не мог отвечать. Царь же Борис очень опечалился, того же Смирнова повелел поставить на правеж, и взыскали на нем дворцовую казну, и повелели его бить на правеже, и убили его до смерти.

90. О посланнике в Литву, о том же Гришке.
И послали в Литву посланника о нем [Гришке] говорить и обличать дядю его [Гришки] Смирнова Отрепьева. Смирной же пришел в Литву и на посольстве все говорил. Они же ничему тому не поверили. Смирной же просил, чтобы того вора ему показали. Они же ему ничего не показали и отпустили его к Москве ни с чем. Смирной же, придя, возвестил все царю Борису. Царь же Борис, услышав об их лукавстве, послал по городам к литовскому рубежу воевод со многой ратью и повелел города укрепить.

91. О приходе Расстриги и о сдаче городов и захвате воевод.
Тот же окаянный Гришка, собравшись с литовскими людьми и черкасами, пришел на Украйну под град Чернигов, и начал к Чернигову приступать.

Воевода же был тут князь Иван Татев, и начал с ним биться, не ведая того, что в ратных людях измена; и пришли все ратные люди, и его [Татева] схватили, и сами сдались Расстриге, и крест ему целовали.

Так же и в Путивле окаянный князь Василий Рубец Мосальский да дьяк Богдан Сутупов, задумав так же, окольничего Михаила Салтыкова схватили, а к нему [Расстриге] послали с повинной.

Тот же Гришка начал того князя Василия [Мосальского] жаловать: никому такой чести не было, как ему. Потом же иные города; в Рыльске так же воевод схватили и, связав, привели к нему.

Потом же украинные города: Царев город, Белгород, Оскол, Валуйка, Курск и Комарицкая волость везде воевод хватали, вязали и к нему посылали.

И собрался [Гришка] с изменниками государевыми и с литовскими людьми, и пошел под Новгород-Северский, чая в нем такой же измены. Воеводы же в ту пору в Новгороде сидели боярин князь Никита Романович Трубецкой да Петр Федорович Басманов; сели в осаде и бились с ним мужественно, ни на которую лесть его расстригину не прельстились.

92. О побоище под Новым городком московских людей и о побоище литовских людей под Северским.
Царь же Борис послал в Северскую землю своих воевод со многой ратью боярина князя Дмитрия Ивановича Шуйского с товарищами, три полка. Они же пришли к Брянск, а тот окаянный Гришка стоял под Новым городком. Бояре же о том писали царю Борису.

Царь же Борис, прочитав то послание, послал боярина своего князя Федора Ивановича Мстиславского с товарищами, со всей ратью. Боярин же пришел в Брянск и пошел из Брянска на того окаянного Гришку под Новый городок. Под Новым же городком был бой, и, гневом Божиим, русских людей побили, сего храброго воеводу князя Федора Ивановича ранили во многих местах.

Бояре же отошли в Стародуб Северский. Тот же окаянный Гришка отошел в Комарицкую волость, в Челимский острожек. Царь же Борис, узнав, что на него гнев Божий, дал обет пойти по монастырям на богомолье, а боярам повелел идти за ним [Гришкой]. Бояре же пришли в Северский острожек.

Пришел на них окаянный Гришка со многой ратью, а в ту пору пришел с Москвы на помощь боярин князь Василий Иванович Шуйский со стольниками и стряпчими. И милостью Божией, помощью московских чудотворцев того окаянного Гришку побили, одних черкас перебили у них 7000.

Он же побежал в Путивль. К царю же Борису послали с сеунчем Михаила Борисовича Шеина. Царь же Борис в ту пору был у Живоначальной Троицы в Сергиевом монастыре. Услышав о такой победе над врагами, [царь] был рад и повелел молебны петь, Михаила же Борисовича пожаловал, дал ему окольничество.

93. О походе бояр под Рылъск.
Бояре же князь Федор Иванович Мстиславский с товарищами пошли со всей ратью в Рыльск, в Рыльске же сидели изменники князь Григорий Роща Долгорукий да Яков Змиев, и стреляли со [стен] города из наряда по полкам, не подпуская близко к городу, а то вопили, что «стоим за прирожденного государя».

Бояре же, видя их злую измену и непокорность государю, не желая крови христианской проливать, от Рыльска отошли и пришли в Комарицкую волость.

94. О походе бояр от Рыльска в Радонежский острог.
Царь же Борис, узнав, что бояре от Рыльска отошли и пришли в Комарицкую волость, прислал ближних своих людей стольников, и стряпчих, и дворян московских, и всяких чинов людей и дворовых. Они же пришли вскоре в полки к боярам.

95. О присылке к боярам [послов от царя] с кручиной в Радонежский острог.
Царь же Борис раскручинился на бояр и на воевод, что не поймали того Гришку, и послал к ним с посланием окольничего Петра Никитича Шереметева да думного дьяка Афанасия Власьева.

Они же пришли в полки, в Радонежский острог, и начали говорить боярам и всей рати: «То сделалось вашим нерадением, сколько рати побили, а того Гришку не сумели поймать».

Бояре же и вся рать тем огорчились. В рати появилось нестроение и ужас перед царем Борисом, и с той поры многие начали думать, как бы царю Борису изменить, а тому окаянному Гришке служить.

96. О приезде из Нового города воевод в Москву.
Воеводам же князю Никите Романовичу Трубецкому да Петру Федоровичу Басманову [царь] повелел быть в Москве и в Москве великую честь им воздал. Петра же [царь] больше князя Никиты жаловал, а того в нем не чаял, что он сотворит над царицей его и детьми.

97. О приходе боярском под Кромы.
Бояре же пришли из Радонежского острога под Кромы, и пришли под Кромы в Великий пост, и град Кромы осадили и начали бить из наряда. В ту пору стоял под Кромами Федор Иванович Шереметев и бился с ними с ворами беспрестанно.

В Кромах в ту пору сидел изменник Григорий Акинфеев да атаман донской Корела с донскими казаками. Тот же Корела в Литве у него [Гришки] был. Они же отнюдь не обратились [к государю], но бились со всей ратью; грехов же ради наших, многих людей побивали из осады.

98. О зажжении града Кромы.
Бояре же, видя их крепкое стояние, начали умышлять, как бы тот град сжечь, и послали [зажигальщиков] ночью. Они же шли и зажгли град. Казаки же из града побежали и сели в остроге. И как град сгорел, государевы же люди сели на валу, они же, воры, бились беспрестанно, никак не подпуская к острогу, и было им утеснение великое.

Михайло же Салтыков, видя тем врагам утеснение и не поговорив с боярами, государеву рать свел, норовя тому окаянному Гришке.

99. О болезни в рати и о присылке в Москву (по случаю] болезни.
Грехов ради наших, появилась под Кромами среди ратных людей скорбь великая, мыт. Царь же Борис, то услышав, огорчился и прислал всякого питья и всякого зелья, которые пригодны к болезням, и тем им оказал помощь великую.

100. О преставлении царя Бориса.
После Святой недели в канун [праздника] Жен Мироносиц царь Борис встал из-за стола, после кушанья, и внезапно пришла на него болезнь лютая, и едва успели постричь его [в монахи]. Через два часа от той же болезни [царь] и скончался. Погребен был [царь Борис] в соборе Архистратига Михаила в приделе Ивана Списателя Лествицы, где же погребен царь Иван Васильевич с детьми. Преставился же царь Борис в лето 7113/1605 году апреля в ...  день, царства же его было 7 лет.

101. О наречении царевича Федора [Борисовича] на царство и о посылке под Кромы.
На Москве же бояре и все люди нарекли на царство царевича Федора Борисовича и крест ему целовали. Под Кромы же, в полки, послали ко кресту приводить новгородского митрополита Исидора да бояр: князя Михаила Петровича Катырева-Ростовского да Петра Басманова; того же Петра послали для верности.

Царица же и царевич ему говорили, чтоб и царевичу служил так же, как царю Борису, отцу его. Он же, Петр, отвечал им ложью, что хочет им служить верно. Он же, Петр, всю злую беду соделал. Боярам же, князю Федору Ивановичу Мстиславскому, да князю Василию Ивановичу, да князю Дмитрию Ивановичу Шуйским, повелел [царевич] быть в Москве. С тем, что бояр тех взяли к Москве, и все дело испортилось под Кромами.

102. О приезде под Кромы митрополита и о крестном целовании, и об измене боярской, и о рати.
Пришел под Кромы новгородский митрополит Исидор с боярами и начал приводить к кресту [за царевича Федора] всех ратных людей. Некоторые, помня свою православную христианскую веру, по государе плакали и крест целовали с правдою; некоторые же не хотели видеть в Московском государстве добра, те же о такой погибели радовались.

После же того крестного целования вскоре совещался [с другими], на злую свою погибель, и забыл крестное целование Петр Басманов. Ему же был в той мысли советник князь Василий Голицын с братом со князем Иваном, да Михайло Салтыков; да с ними же в совете городовые дворяне Рязани, Тулы, Каширы, Алексина.

И, забыв свое обещание и крестное целование, царевичу Федору изменили, начали бояр хватать: схватили Ивана Годунова и связали. По своему лукавству князь Василий Голицын велел и себя связать, желая от людей утаить, а от Бога не утаить ничего же.

Бояре же и ратные люди, которые помнили о своей душе, покинув все свое имущество, душой и телом побежали: князь Михайло Петрович Катырев да князь Андрей Андреевич Телятевский прибежали в Москву. Царица же и царевич всех тех, кто с ними ратные люди прибежали, пожаловали.

103. О походе [Гришки] из Путивля и о посылке [его гонцов] к Москве.
Те же [бояре], которые изменили под Кромами, поцеловали крест [Гришке] и послали с повинной к тому вору в Путивль князя Ивана Голицына с товарищами. Они же пришли в Путивль.

Он же, Гришка, им был рад. Многие же пришли тут и узнали его, окаянного, и начали о согрешении плакать, а помочь никто никому не умел. Он же собрался со всеми людьми и пошел к Кромам. Бояре же, которые изменили под Кромами, встретили его. Он же их пожаловал, а сам пошел на Москву.

И узнали о том в городах, воевод всех перехватали и к нему всех привели. Пришел же [Гришка] под Орел, и некоторые [люди] стояли за правду, не хотели на дьявольскую прелесть польститься. Они же перед ним были оклеветаны, и их повелел [Гришка] перехватать и разослать по темницам.

Ивана же Годунова послал в тюрьму, а иных по иным городам разослал. И начал думать [Гришка], как бы ему послать [гонцов] в Москву. И тут же были дьяволом научены Наум Плещеев да Таврило Пушкин.

Они же у вора на то напросились. Он же их пожаловал и отпустил их к Москве, повелел им прийти под Москву, в село Красное. Они так и сделали.

104. Об измене московской.
Те же мужики красносельцы их приняли и рады им были. Пришла же весть царевичу, что те мужики изменили и хотят быть в городе. Он же повелел послать их схватить, но против Божией десницы никто не может устоять: ничего не смогли. Те же посланные из Красного села не дошли [до города], испугались и назад вернулись.

Те же вражьи посланцы красносельцы собрались и пришли в город на Лобное место. Многие же служивые люди к ним приставали: иные своей охотою, а иные и страха ради смертного, видя такое прогневание Божие. Бояре же пришли к патриарху и возвестили ему о злом совете московских людей.

Патриарх же Иов, столп непоколебимый, со слезами молил, укреплял их, и ничего не достиг. Миром же пришли в город, и бояр взяли и повели на Лобное место, и прочитали его, окаянного, дьявольские прелестные грамоты, и возопили все единогласно и здравствовали его, Расстригу, на государство.

Пошли же во град [Кремль], царицу же и царевича и царевну схватили, и отвели на старый двор царя Бориса, и приставили к ним приставов. Годуновых, и Сабуровых, и Вельяминовых перехватали и всех отдали приставам. Дома же их все разграбили миром: не только имущество пограбили, но и хоромы разломали, и в селах их, и в поместьях, и в вотчинах также пограбили.

Те же его [Гришки] посланцы, Таврило Пушкин и Наум Плещеев, послали к нему с сеунчем. Он же, окаянный, то услышав, возрадовался и быстро пошел на Тулу.

105. О приезде на Тулу бояр и всяких чинов людей и о приходе донских казаков.
В Москве же все люди целовали ему [Гришке] крест и послали к нему с повинной князя Ивана Михайловича Воротынского да князя Андрея Андреевича Телятевского. И с ними пошли к нему, Гришке, многие люди всяких чинов, и пришли к нему на Тулу.

В то же время пришли к нему казаки с Дона: [атаман] Смага Чертенский с товарищами. Он же им был рад и пустил их к руке прежде московских бояр. И яко лютые звери злятся на людей, так и сии воры казаки лаяли и позорили бояр, которые пришли из Москвы.

Бояр же московских повелел пустить к себе и их наказывал и ругал, яко истинный царский сын. Повелел же многих давать приставам и разослать по темницам. Князя же Андрея Телятевского те же воры казаки едва не убили до смерти, только чуть живого оставили и послали в тюрьму.

106. О патриархе Иове и рассылке Годуновых.
До приезда боярского, еще не приехали [бояре] из Москвы [на Тулу], он же, Гришка, послал в Москву, на злое свое умышление, на убийство царицы и царевича тех своих советников и доброхотов, угодников своих князя Василия Голицына, да князя Василия Мосальского, да дьяка Богдана Сутупова, а распоряжаться всем послал Петра Басманова.

Те же его советники пришли к Москве и повеление его, окаянного, творили: патриарха Иова с престола свели, привели его в соборную церковь и начали с него снимать святительское платье.

Он же, взяв с себя панагию, подошел к образу Пречистой Богородицы, который писал богогласный евангелист Лука, и начал со слезами у образа Пречистой Богородицы говорить: «О Всемилостивая Пречистая Владычица Богородица. Сия панагия и сан святительский возложен на меня, недостойного, в храме Твоем, Владычица, у честного образа Твоего, чудотворной иконы. Сею же [панагией] я, грешный, исправлял слово Сына Твоего Христа Бога нашего девятнадцать лет, сия православная христианская вера нерушима была; ныне же, грехов ради наших, видим на сию православную христианскую веру нахождение ереси. Мы же, грешные, молим: «Умоли, Пречистая Богородица, Сына Своего Христа Бога нашего, утверди сию православную христианскую веру непоколебимо».

И плакал много часов, и ту панагию положил у образа Пречистой Богородицы.

Они же, те его [Гришки] посланцы, взяли его [патриарха] и положили на него черное платье, и вывели его из соборной церкви и посадили его в телегу, и сослали его в Старицу в монастырь Пречистой Богородицы, где он когда-то принял постриг.

Всех же Годуновых, Сабуровых и Вельяминовых из Москвы послали по тюрьмам в понизовые и в сибирские города.

Одного из них, Семена Годунова, сослали в Переславль Залесский с князем Юрием Приимковым-Ростовским, и там его удушили.

107. Об убиении царевича Федора с матерью.
После ссылки патриарха Иова и Годуновых тот же князь Василий Голицын да князь Василий Мосальский, взяв с собой Михалка Молчанова, да Андрея Шерефединова, да трех человек стрельцов, пошли на старый царя Бориса двор, где сидели царица и царевич за приставами, и вошли в храмину, где они сидели.

Царевич же с царевной сидели, как агнцы нескверные, ожидая себе заклания, яко же за праведную кровь царевича Дмитрия отмщая Бог за отеческое прегрешение над такой же нескверной кровью, над царевичем Федором. Те же стрельцы убийцы развели их по храминам порознь.

Царицу же Марию те убийцы удавили в том же часу, царевича же многие часы давили, яко не по молодости его дал ему Бог в ту пору мужество. Те же злодеи убийцы ужаснулись, яко один с четырьмя борется, один же из них, злодей убийца, ухватив за тайные уды, раздавил [их].

Тот же князь Василий [Голицын] с товарищами сказал миру, что царица и царевич со страху выпили [отравленное] зелье и померли, царевна же едва ожила. Повелел же их тела положить в гроб. Отмщением же Бога за кровь царевича Дмитрия и иные неповинные крови, яко и мертвое тело поругано было.

Тело же царя Бориса в [церкви] Архангела выкопали и положили в гроб простой, и несли с царицей и царевичем просто, и погребли на Стретенской улице в Варсонофьевском монастыре.

Царевну же Оксинью постригли [в монахини] и сослали во Владимир в Девичий монастырь. К тому же окаянному Гришке послали с вестью, что погубили царицу и царевича. Он же, окаянный, рад был.

108. О приходе Расстриги к Москве.
Пошел тот Расстрига с Тулы и пришел в Серпухов, а из Серпухова пришел на реку Московку. Тут на реке Московке встретили его со всем царским чином, и [духовные] власти пришли, и всяких чинов люди. С Москвы же реки пошел к Москве, и пришел в село Коломенское и встал тут.

же был тогда прекрасен, многие же люди видели тут: над Москвою, над градом и над посадом, стояла тьма, кроме же города нигде не [было] видно. А из Коломенского же пошел Расстрига к Москве, из Москвы же его встретили чисто всякие люди, и с крестами его дожидались на Лобном месте.

Он же, Расстрига, сошел с коня и пришел к крестам, и повелел начать петь молебны, а те латыне литва сидели и трубили в трубы и били в бубны. С Лобного же места пошел во град [Кремль], в царские хоромы, и начал пировать многие дни с тою литвою, и с советниками.

Люди же московские многие его, окаянного, опознали, и плакали о своем согрешении, и не могли ничего сделать, кроме рыдания и слез.

109. О патриархе Игнатии.
Тот же Расстрига начал думать, как бы избрать на престол патриарший такого же окаянного, как и он сам. От папской веры боялся взять так скоро и взял с Рязани архиепископа Игнатия, а прежде был [он] кипрским архиепископом в Греках, и пришел к Москве при царе Федоре.

Царь же Борис не распознал в нем, окаянном, ереси и послал его [архиепископом] на Рязань. И поставили его на Москве в патриархи, он же, Игнатий, его, еретика, венчал царским венцом в соборной церкви Пречистой Богородицы.